Кадиган что-то пробормотал. Затем наступила тишина. Хозяин ранчо давал своему молодому работнику переварить всю важность сообщения. Где-то далеко коротко заржал жеребенок, в ответ призывно прозвучало ржание матери, пасшейся отдельно от стада. После этого все вокруг снова погрузилось в ночной покой. Из дома не доносилось ни звука. Казалось, что происшествие измотало ковбоев, заставив их моментально улечься и заснуть.

– Я дам тебе совет, Кадиган.

– Да, сэр?

– Если бы я был на твоем месте, то побыстрее смотался бы на юг. Я одолжу тебе лошадь.

– Зачем? – искренне удивился Кадиган.

– Черт возьми! – воскликнул Кэрби. – Должен тебе сказать, что… Ты что, идиот, сынок? Говорю тебе, если не уберешься подальше, то Ланкастер перегрызет тебе глотку. Можешь не сомневаться!

– Большое спасибо, – как всегда очень тихо, промямлил Кадиган. – Я обязательно должен все продумать.

Затем он встал и вздохнул. Или, как показалось Тому Кэрби, просто зевнул. Как бы то ни было, Кадиган скрылся в темноте дома, а Кэрби через несколько минут удалился к себе. Он чувствовал себя обескураженным. По дороге часто останавливался и ругался, употребляя выражения, свидетельствовавшие о постоянной практике усмирения непокорных телят. А что может сравниться с теленком по части совершенствования словаря мужчины?

Когда Том Кэрби добрался до дому, супруга сразу поняла, что ее благоверный чем-то обеспокоен – дверь захлопнулась с пушечным грохотом. До женщины также донеслись слабые отзвуки проклятий, посланных кухарке. Потом она слышала, как Кэрби проклинает в нижней передней свой дом, свою семью, работников, весь штат, Запад с севера на юг, всю страну, земной шар, солнечную систему и всю вселенную. Том уже добрался до космического пространства в тысячу световых лет, когда поднялся на второй этаж. Он вошел в спальню, принеся за собой облако бешеной ярости. Поэтому миссис Кэрби, весьма молодая и прехорошенькая особа, но умнее, чем можно было подумать, молча приветствовала его милой улыбкой.

Когда Кэрби с ворчанием опустился в кресло, женщина встала со своего места у окна, где наслаждалась прохладой вечернего ветерка, и, подойдя к хозяину дома, сняла с его головы высокое массивное сомбреро, о котором тот совсем позабыл, затем вытерла пот со лба мужа. Она по-прежнему молчала. Мало-помалу морщины на лбу Тома разгладились. Миссис Кэрби вернулась к своему стулу и осторожно повернула его, чтобы сесть лицом к мужу.

Ничто так не раздражает мужчину, как невнимание женщины в минуты его гнева. Больше всего им нравится выглядеть ужасными в глазах жены. Миссис Кэрби научилась испытывать благоговейный страх в любой момент. К тому же такая игра не требовала много сил.

Итак, она ждала внимательно, спокойно, слегка улыбаясь, нежно разглядывая мужа. И видела, что грозовая туча постепенно уходит.

– Черт меня побери, – проворчал Том Кэрби, – если большинство людей не круглые дураки.

Миссис Кэрби не смогла удержаться. С кончика ее прелестного язычка вдруг сорвался вопрос:

– Дорогой, неужели ты сам до этого додумался?

– Что? – загремел Том Кэрби.

Женщина испугалась, как человек, задевший огромный валун и увидевший, что тот покатился вниз по склону, чтобы разрушить… что?

– Я спросила, – поспешно поправилась она, – ты чем-то расстроен сегодня вечером?

Кэрби поворчал, затем решил, что, возможно, не расслышал как следует ее слова, и продолжил размышления.

– Что-нибудь не так? Ну, пожалуйста, – просила миссис Кэрби.

– Труп, – мрачно отрезал он.

– Кто?

– Кадиган.

– Боже праведный, Том, неужели мальчик умер? Не может быть!

– Он умрет!

– Позволь мне пойти к нему.

– Я имею в виду, его прикончит Ланкастер.

– А-а, и это все?

– Тебе мало? Вы, женщины, страдаете полным отсутствием логики.

– Конечно, – тактично признала миссис Кэрби. – Мы не мужчины.

Ее супруг проворчал:

– Я рассказал молодому болвану о Ланкастере. Посоветовал ему убраться на юг – да побыстрее. И угадай, что он сделал?

– Я не могу угадать, – мудро ответила миссис Кэрби.

– Он просто зевнул, черт побери! Словно я сообщил ему, что Ланкастер носит желтые рубашки или что-нибудь в этом роде. Его, похоже, ничего не тронуло. А в дом он вошел, мурлыкая себе под нос. Желторотый дурак! Думает, что раз нокаутировал Ланкастера, то сумеет победить его и на револьверах. Это то же самое, что смеяться над гремучей змеей, которая не может укусить камень.

– Ты прав. Это ужасно!

– Еще бы. Он труп. Если бы у него были родственники, то я посоветовал бы им заказать траурную одежду. Но у него никого нет.

– Сирота?

– Он? Конечно.

– Никаких родственников?

– Да. Так он сказал. Кадиган один-одинешенек. Большая удача в такой ситуации!

Поняла ли миссис Кэрби интонацию, скрытую в последней фразе? Ну, разумеется, поняла. Поэтому мягко произнесла:

– Бедное дитя!

– Эй, минуточку! – воскликнул ее муж. – Не так уж он юн и беспомощен. Оставь при себе свою нежность и сочувствие до другого случая. Возможно, они мне понадобятся.

Если воскресенье считается в городе просто унылым днем, то на ранчо это сама скука. Поэтому каждую неделю субботним вечером ковбои тянутся к любому скоплению огней и голосов, чтобы укрепить себя перед тишиной «дня покоя». Но тем воскресным утром в доме остались только трое: старый Джед Маккай, еще в среду проигравший в блэкджек все свои деньги, Кэрби и Кадиган, которого город привлекал ничуть не больше чем прерия.

С восьми до половины одиннадцатого Денни снова выслушал историю былых дней процветания, когда Маккай держал в руках миллионы и потерял свои сокровища только из-за бесчестности партнера, а затем сам завел разговор о другом.

– Кто лучший стрелок в этих краях, мистер Маккай?

Слово «мистер» всегда доставляло удовольствие старику Джеду. Отчасти оно отдавало дань его возрасту – но Маккай чувствовал, что главным образом это дань его исключительному характеру.

– Ну, полагаю, Стив Энвейтер один из лучших. Он быстр и довольно меток. Том Кэрби тоже неплох. Да и я знал лучшие времена.

– Энвейтер лучший?

– Если учитывать скорость и меткость, пожалуй, лучший. Такого больше нет, исключая, конечно, Ланкастера. Ланкастер – это отрава. Он чем-то похож на ветеранов. Очень похож!

– А ветеранов больше не осталось?

– Ты имеешь в виду тех, что не могли промахнуться?

– Да.

– Их больше нет, сынок. Почти все мертвы. Никто не стреляет так быстро и метко, чтобы самому уберечься от пули. Никто, кроме дядюшки Джо Лофтуса.

Кадиган потрогал на своей голове повязку, под которой быстро заживала глубокая рана, нанесенная тяжелым стволом револьвера Ланкастера.

– Лофтус? Я что-то о нем слышал. По-моему, он обладал немалой известностью в былые времена.

– О, Лофтуса знала вся эта чертова страна. Лофтус один из тех, кого президент назначил судебным исполнителем в дни, когда бесчинствовала банда Мэрчисона. Он поймал всю банду. И сделал это практически в одиночку. Да уж, Лофтус очень известная личность. Он начинал бандитом, а потом долго жил, отказавшись от столь постыдного звания. Даже сейчас, думаю, не найдется человека, способного выследить дядюшку Джо. Возможно, рука его теперь уже и не столь тверда. Но мозги… Это другое дело!

Маккай хихикнул над своей мыслью, раскачиваясь взад-вперед на ящике, служившем ему вместо стула. Настоящие стулья недолго держались в этом доме.

– А как стар дядюшка Джо Лофтус, вам, случайно, не известно?

– Нет. Вряд ли кто-то имеет достоверное представление о его возрасте. Он, наверное, и сам позабыл, сколько ему стукнуло. Конечно, старик мог бы постараться и вспомнить, но дядюшка Джо делит время на «до войны» и «после войны».

– И за кого он воевал?

– За всех подряд, – ответил Маккай и снова хихикнул. – Такого, как дядюшка Джо, не найти нигде.