– А что? Прекрасный, большой участок, – напомнил Дэвон. – Почти тысяча акров замечательного пастбища.

– Замечательного? – едко отозвался Уилльямс. – Летом там коровы сгорают от жары, а зимой отмораживают рога.

– Ну да, а когда Уэст-Лондон распространится за отрог горы, вы продадите этот участок за…

– Мистер Дэвон! – холодно прервал его Уилльямс. – Вы что, разыгрываете меня? Вы понимаете, что между городом и вашим участком можно разместить целый Чикаго?

– И все же по-прежнему не думаю, что пятнадцать тысяч достаточная цена.

– Так я и предполагал! – произнес Уилльямс своим обычным холодным тоном. – Но это все, что вы можете от меня получить. Можете брать деньги или не брать, молодой человек, и до свидания!

– Хорошо, – сказал Дэвон. – Считайте, что мы договорились. – Он вытащил из внутреннего кармана куртки документы и разложил их на стойке бара. – Они в полном порядке, не хватает только подписи.

– Отлично! – обрадовался Уилльямс. – Давайте подпишем и покончим с этим. У меня на сегодня еще есть работа.

– Это не отнимет у вас много времени, – спокойно заявил Дэвон, сложил бумаги и разорвал их сначала вдоль, а потом поперек. Ключи бросил в угол.

– Что это за штучки? – вскипел Уилльямс. – Что это вы вытворяете? Думаете такими трюками и уловками набить цену? Ничего у вас не выйдет, молодой человек!

– Идите к тому, кто вас нанял, – посоветовал Дэвон, – и расскажите ему, что я сделал.

Головы всех находящихся в баре поднялись и повернулись к ним, люди смотрели на них широко раскрытыми глазами. Это и было как раз то, чего добивался Дэвон, поэтому и не понижал голоса.

– Будьте уверены, скажу, что я имел дело с дураком, – прорычал Кленси Уилльямс, сжимая огромные кулаки.

Дэвон улыбнулся ему, и внезапно Кленси Уилльямс заморгал, начал пятиться задом вдоль стойки, будто увидел змею.

– Передайте Берчарду, что я сам к нему зайду сегодня же до конца дня! – прокричал ему вдогонку Дэвон. – А еще скажите, кроме всего прочего, что если я вдруг исчезну, то люди Уэст-Лондона зададут ему вопросы о том, что со мной случилось! Вы поняли?

Кленси Уилльямс кинул на него последний косой волчий взгляд, протиснулся к боковой двери салуна и исчез. Победа была на стороне Дэвона, хотя он не очень был в этом уверен. Все зависело от того, как дальше пойдет эта странная игра, а он вовсе не был убежден, что у него на руках хорошие карты.

Дэвон сильно сожалел лишь о том, что ему пришлось привлечь к этому делу внимание окружающих, потому что в его бизнесе ничего не было так полезно, как неясность, и ничто не снижало его выгод и не увеличивало риск, как известность.

И все же в данном случае для широкой огласки были две серьезные причины. Во-первых, таким образом он, как говорится, защищал свой тыл, а во-вторых, даже такой влиятельный человек, как Берчард, может быть остановлен, если будет знать, что общественное мнение против него.

Когда Кленси Уилльямс ушел, на Дэвоне остановился не один внимательный взгляд, но он ни с кем не стал разговаривать, потому что знал, что чем меньше скажет, тем с большим доверием к нему будут относиться люди. Он заказал всем выпивку и ушел, едва прикоснувшись к своей.

Следующий визит был к шерифу.

Офис шерифа Нэксона размещался в небольшой хибарке, чуть в стороне от улицы. Тут же его супруга вела хозяйство и росли два нескладных сына, таких же худых и долговязых, как и их отец, с такими же унылыми лицами и тусклыми глазами.

Шериф Нэксон сидел на изгороди своего небольшого загона и рассматривал находящуюся в нем лошадь. Заметив Дэвона, он кивнул ему с небрежной учтивостью, свойственной жителям Запада, и спросил:

– Вы когда-нибудь видели такую клячу, приятель?

Дэвон оперся локтями на верхнюю жердь изгороди. Лошадка, которую его приглашали покритиковать, была толстопузым, большеголовым созданием с тонкой шеей.

– У нее четыре ноги, – уклончиво заметил Дэвон.

– Четыре, – согласился унылый шериф, – но что это за ноги, вы можете сказать?

– Я не могу рассмотреть костей, потому что на ногах слишком много шерсти, – отозвался Дэвон.

– Вот! – воскликнул шериф. – Вот и я говорю то же самое. А что вы можете сказать о таком множестве волос на ногах лошади?

– Не знаю. Полагаю, наверное, зимой ей тепло…

– Э-э, и я так думаю. – Помолчав, шериф подытожил свои размышления: – Это самая выдающаяся лошадь, которую вы когда-нибудь видели.

– В самом деле?

– Да, в самом деле. Но вот чего я никак не могу понять – это и на самом деле лошадь?

– Не думаю, что это мул, – удивился Дэвон, готовый улыбнуться. – Судя по углам, нет.

– Но у нее серая морда, как у мула, – возразил шериф. – Ведь бывают короткоухие мулы.

– Думаю, бывают.

– Если бы увидели ее в горах, то подумали бы, что это козел.

– Она так твердо стоит на ногах?

– Что угодно другое, но на ногах держится уверенно. Если я направлю ее на этот забор, она может сбить его, но никогда не упадет!

– Ах! – вежливо откликнулся Дэвон.

– Очень любит ходить по самому краю обрыва, – продолжал шериф. – И съезжать по крутому склону высотой в сто футов. Это доставляет ей радость.

– О, это же очень ценные качества!

– Очень ценные.

– А она может скакать? Каждый мустанг может.

– Скакать не может, – ответил шериф. – Не умеет развить большой скорости, но когда набирает свой темп, может поддерживать его хоть целый день. Тогда она думает, что как птица плавает в воздухе и вам все равно, ехать на ней вверх или вниз по склону. Для Монти это не имеет значения.

– Вы продаете ее? – поинтересовался Дэвон.

Шериф серьезно посмотрел на Дэвона:

– А вам нужна лошадь?

– Не совсем так, – замялся Дэвон. – У меня есть лошадь, которая меня вполне устраивает. Но эту вы продаете?

Нэксон вздохнул и, прикрыв глаза, сообщил:

– Три раза! Три раза я пытался ее продать и каждый раз выходил из себя, потому что никто не захотел с ней связываться.

– А что в ней плохого?

– Заскоки. У нее полно заскоков. Их невозможно выправить, как нельзя прогладить утюгом кудрявые волосы, могу поклясться.

– Может быть, так бывает только по утрам? – предположил Дэвон. – Многие хорошие лошадки нуждаются в том, чтобы их разогрели.

– Для нее время суток ничего не значит, – объяснил шериф. – Любое одинаково. Но вот места значат гораздо больше. Если она идет по краю крутого обрыва, где нельзя поставить две ноги сразу, то это для нее просто пара пустяков. И если вы заведете ее на верх крутого склона и пустите вниз со скоростью шестьдесят миль в минуту, то это будет как раз то место, где она себя покажет. Потому что будет представлять себя птицей и начнет демонстрировать, как легко передвигается, будто по воздуху. – Шериф вздохнул и, горько покачав головой, поделился: – Я даже поседел с тех пор, как у меня эта лошадь.

– И как долго она у вас? – полюбопытствовал Дэвон.

– Да уж скоро двенадцать лет.

Дэвон подавил улыбку:

– И она ни разу не пригодилась вам или вы ей?

– Мы не подходим друг другу, – мрачно заявил Нэксон. – Не можем быть вместе. У нас разные вкусы. Не то чтобы она хоть раз сбросила меня. Нет, но во всем мире не найдется такого умельца, который не уступил бы ей дорогу, когда она упрется носом в хвост его лошади. Его лошадь все равно останется позади, и не важно, какой она породы – испанской или чистокровной английской, ей все равно. Но она и я – мы не подходим друг другу. Мы не… как это говорят на суде, когда разводятся? Забыл это выражение. Вот почему я все время жду, может быть, найдется кто-нибудь, кто захочет купить эту старую лошадь?

– Какой-нибудь конокрад или угонщик скота, конечно, может купить, – предположил Дэвон. – Им нужны такие лошади, чтобы перегонять их в другой конец страны.

– Вот я и хочу найти такого конокрада или угонщика скота. И не стану продавать ему эту лошадь. Просто подарю ему мою Монти и пожелаю никогда не оказаться в тюрьме, потому что страдания, которые он испытает, сев на нее верхом, не могут сравниться ни с какой тюрьмой. А может быть, вы пришли, чтобы нарисовать ее? – вежливо осведомился Нэксон.