– Я так и подумал, – кивнул Райннон, вспомнив бессмысленную болтовню юнца.

– Мозги бывают разные, – объявил шериф. – Есть добрые старые сообразительные, а есть кое-что получше. Это называется гений! Клянусь Богом, Чарли Ди – именно такой.

Райннон забыл про сигарету. Он в замешательстве слушал Каредека.

– Ты когда-нибудь играл в шахматы? – спросил шериф.

– Немного, когда был мальчишкой.

– Тогда ты знаешь, что большинство играет плохо; некоторые усердно учатся, и если у них к тому же есть голова на плечах, у них трудно выиграть.

– Точно.

– Но кроме них есть еще гении. Они отдадут ладью, пару слонов, три или четыре пешки, и когда ты думаешь, что выиграл, они прорываются и ставят тебе мат в пару ходов.

– Верно, – вздохнул Райннон, вспоминая далекое прошлое.

– Они настоящие профессионалы. И это относится к Чарли Ди. Он всегда идет на пять ходов впереди тебя. Ты запер его здесь, ты запер его там, но прежде чем до тебя дойдет что к чему, он уже выиграл. Он гений, Эннен, мой мальчик!

Райннон нахмурился. Он попытался сопоставить это описание со своей собственной оценкой юнца. Оно никак не совпадало.

– Он приезжал вчера вечером.

– Приезжал?

– Что в этом плохого?

– Ничего… Ничего, – вздохнул шериф и отпустил рукоятку маслобойки. – Но только лучше бы приехал кто-нибудь другой. Он слишком много замечает!

– Про меня? – спросил Райннон с затвердевшим лицом.

– Эй, Эннен. Не все так плохо. Скорее всего, он ничего не подозревает. Ты же ведешь себя тихо!

– Буду молиться и надеяться, что у него нет никаких подозрений на мой счет, – возбужденно произнес Райннон. – Потому что если кто-нибудь попытается разлучить меня с этим местом… этой новой жизнью, Оуэн… я… я…

Он замолчал. Шериф ничего не ответил, но на лбу его неожиданно выступили капельки пота.

Осень выдалась засушливой, холмы вокруг побурели, но зеленая ферма Райннона казалась еще свежее, чем прежде, еще более похожей на драгоценный изумруд. И когда он вышел на веранду выкурить вечернюю трубку, глаза его сами собой закрылись.

Он настолько устал, что, закрыв глаза, почти сразу засыпал и просыпался, лишь когда голова падала на грудь. Приходя в себя, вдыхал запах трав, более сладостный для него, чем аромат роз, и безотчетно замечал угасающий закат. Из кузницы доносились успокаивающие удары молота. Его помощник, Ричардс, принялся за работу, и Райннон с удовлетворением улыбнулся.

Шериф взял Ричардса без рекомендаций. В общем-то тот в них не нуждался. Он отличался почти такой же силой, как и Райннон. Выполнял всю тяжелую работу, которую ему поручали. За весь день мог не проронить ни слова. Все это было Райннону по душе. Но Ричардс выглядел угрюмым парнем, губы его почти всегда были насмешливо изогнуты, и казалось, что он все время что-то замышляет. Его пренебрежительное отношение продолжалось до тех пор, пока на третий день после его прибытия из кустов, тяжело взмахивая крыльями, не вылетела горная куропатка, и Райннон Эннен снял ее быстрым выстрелом из револьвера. После этого поведение помощника изменилось на уважительное и даже предупредительное. Теперь он работал почти так же усердно, как сам Райннон.

Он пошевелился и, резко дернувшись, выпрямился.

По земле неслась низкая тень, словно планировала летящая сова. Он пригляделся и догадался, что это всадник, который упорно рассекал вечернюю темноту и вскоре скрылся из виду.

Райннон окончательно пробудился. Он вспомнил: эта тень пролетала по полям именно в этот час три или четыре раза; спустившись по ступенькам веранды, он подошел к воротам. Они бесшумно открылись под его рукой; спасибо Ричардсу, не терпевшему скрипа ржавых петель.

Всадник исчез, но Райннон помнил направление его движения. Дорога здесь шла под углом. Кому нужно ехать по полю, рискуя сломать шею, перепрыгивая через изгороди, когда можно спокойно провести лошадь в том же направлении и почти так же быстро?

Райннон задумался. Он проснулся, в вечерних сумерках заметив сквозь сон прыгающую через ограды лошадь.

Куда она направлялась?

Ему больше не хотелось спать. Усталость пропала. Утром он как следует все осмотрит и обдумает.

Райннон торопливо пошел в кузницу помогать молчаливому Ричардсу. Две пары умелых, сильных рук справлялись с металлом словно с воском.

Когда они вышли из кузницы и направлялись к дому, было уже поздно. У себя в комнате Райннон бросился в постель и заснул тяжелым сном, но проснулся при первых лучах серого рассвета.

Он вышел на покрытые росой поля и скоро добрался до полосы росших вдоль оврага карликовых дубов, на фоне которых видел прыгающего на лошади всадника. А через минуту он нашел, что искал – отпечатки копыт скачущей галопом лошади, – и прошел по ним до изгороди. Перед ней они пропадали и появлялись на другой стороне на таком расстоянии, которое указывало на опытного наездника.

Райннон опять двинулся по следу. Вот к первой цепочке отпечатков присоединилась другая. Он внимательно осмотрел новые следы и убедился, что это те же самые, но свежее; просто еще одна цепочка, оставленная тем же всадником – только позже!

Он направился по ней, пока не поднялся на вершину небольшого холма, которую усеивали скалы. Здесь след пропадал. Райннон тщательно обыскал склон, но следов не нашел. Правда, на другой стороне обнаружилось полдюжины отпечатков, которые свидетельствовали, что лошадь повернули обратно.

Стало быть, это была та самая цель, к которой каждый день стремился вечерний всадник. Но зачем?

Райннон скрупулезно обследовал скалы и не увидел в них ничего таинственного. Почерневшие от непогоды, они выступали из-под земли, являясь продолжением горной породы, и сдвинуть их с места оказалось не по силам даже Райннону.

Он сел, чтобы спокойно подумать.

Если всадник приезжал сюда с определенной целью – а кто поскачет по одному и тому же маршруту в сумерках с полдюжины раз без особой на то необходимости? – тогда становится ясно, что цель – это не сам холм, а что-то за ним. А что бы это могло быть?

За холмом лежала небольшая долина, в центре ее поднимался высокий дом Ди, чья крыша возвышалась над самыми высокими из окружавших его деревьев, но близлежащие постройки были лишь едва различимы. Слева, змеясь, протекал ручей, берега которого густо заросли деревьями. Что касается самой долины, ее перегородили на отдельные участки, на плодородность которых указывали кустарник и трава, вытянувшиеся рядом с оградами – там, где не доставал нож плуга.

Райннон не мог представить себе более мирной и невинной картины.

И все же что-то тут не так!

Он снова начал осматривать землю перед холмом в поисках следов – на сей раз не лошади, а человека, пусть даже самых незаметных. Но и опять ему не повезло!

Он вернулся к противоположному склону холма и продолжил поиски в кустах, пока в маленькой кучке облетевших листьев не увидел что-то белое, и вытащил носовой платок.

Не слишком богатый трофей, но интересный для Райннона по нескольким причинам. Во-первых, он был сделан из тончайшего, прозрачного хлопка. Во-вторых, до смешного мал. В-третьих, по краям обшит канвой.

Ни один мужчина с начала времен никогда не носил такой платок. Ни одна женщина с Запада носить такой не станет, если только не возьмет с собой на вечеринку. Но эта вещь принадлежала к числу тех, которые обеспеченные женщины носят в ручке, держа тоненькими пальчиками, – прямой символ и симптом беззаботной жизни.

Более того, на платке имелась вышитая монограмма, и, несмотря на ее затейливость и малопонятность, Райннон прочел: «НМ».

Он тихо, с удовольствием засмеялся. Затем аккуратно спрятал платок обратно в листья и вернулся к работе, словно никогда не знал, что такое усталость.

Стало быть, через поля с безрассудной неосмотрительностью каждый день скачет женщина, – с большой неосмотрительностью, если только под ней не самая лучшая лошадь, какую можно себе представить. И все же это отчаянная женщина, потому что даже самая хорошая лошадь может совершить ошибку в прыжке при меркнущем свете дня.