Дэн Порсон – вежливый малый. Он поднялся навстречу незнакомцу и пожал ему руку.

– Тебе знакомо это ранчо? – спросил он.

– Нет, – покачал головой долговязый, – но, проезжая мимо, я подумал, что тут очень славно.

– Это – ранчо Порсонов. А я – Дэн Порсон. Занимай себе место, расстилай одеяло и чувствуй себя как дома.

– Спасибо, – поблагодарил незнакомец. – Меня обычно зовут Лэнки. Рад познакомиться с тобой, Порсон.

Он сложил одеяло подушечкой и со вздохом сел на него, скрестив ноги.

– Что это за медвежья лошадь, приятель? – не выдержал Дэн.

– Медвежья-то? – переспросил Лэнки. – Порсон, ты не знаешь, что такое медвежья лошадь?

– Нет, – признался Дэн. – Не знаю. До сегодняшнего дня я и не слыхивал подобного прозвища.

– Что ж, если хорошенько подумать, не только ты, но и я сам ни о чем таком не слышал… до поры.

Лэнки умолк и в наступившей тишине свернул тонкими ленивыми пальцами новую сигаретку, а потом прикурил ее от дотлевающего окурка прежней.

По гробовому молчанию, ни разу не нарушенному за все время, пока он возился с сигаретой, Лэнки понял, что мы ждем объяснений. И они не заставили себя ждать.

– Парочку дней назад подгонял я раз за разом свою лошаденку, ругая ее на чем свет стоит. Хотя, конечно, дареному коню в зубы не заглядывают. Но этот – и спереди весь какой-то неправильный, и сзади негожий, да и посередине ничего хорошего в нем нет. Задние ноги рысью скачут, а передние идут себе шагом. И плюс ко всему вечно горбится – ну ни дать ни взять корова, когда под горку топает. И одышка у него, и близорукий к тому же, а единственное достоинство – что по утрам свирепеет и начинает бросаться из стороны в сторону, чтобы прогреться до самого хвоста. Походка такая тяжелая, что все у меня болит и ноет, все-все – с головы до пят. Слышали, наверное, о таких лошадях? Каждый раз, когда копыто касается земли, я чувствую, как мозги у меня в черепушке тарахтят почище сушеного гороха в жестянке.

– Да уж, – кивнул Дэн Порсон. – Знавал я таких лошадей.

Мы, все остальные, тесно сгрудившись, молча ждали продолжения истории, так как по всему было видно, что этот тощий долговязый незнакомец – умелый рассказчик.

– Есть хотелось все сильнее. Перекусить удавалось редко, да и мало к тому же, а тряска на этом проклятом мустанге просто бешеный аппетит нагоняет. И вдруг мелькает передо мной белохвостый олень! Я соскакиваю на землю, привязываю своего скакуна длинной веревкой к иве, а сам – тихонечко, осторожненько перебираюсь через холм. Стреляю – и удача улыбается мне: срезаю наповал молоденького самца. Ну, топаю я к тушке, снимаю все самое лучшее мясо и двигаю себе назад, через кустарник, чтобы упаковать его и уложить на мустанга.

И тут – на тебе! – вырастает откуда ни возьмись огромная фигура – гризли. И такой здоровый, что носом аж небо буравит. В жизни своей не видывал такого большого гризли – куда крупнее любого из тех, что в барах после третьей рюмки расписывают. И так близко он стал от меня, что, когда фыркнул, сдул шляпу с головы. Я мясо-то выронил, шляпу только подхватить успел, да и рванул к лошади со всех ног. А медведь – за мной, по пятам.

Вскочил я в седло, шпоры что есть мочи в мустанга вогнал, и он вихрем понесся в сторону Северного полюса. Но вот беда – совсем я запамятовал о длинной-предлинной веревке, привязанной к иве. Ну и как только натянулась она до конца, мустанг мой кувырком – через голову, а я полетел дальше, прямиком в заросли густого колючего кустарника, который исцарапал и ободрал меня всего вдоль и поперек. Вот поэтому-то моя одежда сейчас в таком плачевном состоянии.

В общем, как перестало у меня в голове мельтешить, присел я и вижу: конек мой снова на ноги вскарабкивается, а медведь уже близко, и явно с мыслью, что сегодня на обед у него будет конина.

Итак, бросается он в атаку. А у дикаря моего поводья вокруг шеи расслаблены, но сбросить их – и думать нечего. Вдобавок коняга теперь уже знает все о веревке и понимает, что никаких шансов выпутаться у него нет.

Что же он делает? Как только медведь оказывается рядом, мустанг малость отступает назад, опускает голову, чтобы получше прицелиться, размахивается задними ногами, закидывая их выше ушей на пару ярдов, и со всего размаху бьет медведя прямо в нос.

Гризли был такой огромный, что оба копыта могли поместиться у него на кончике носа совершенно спокойно. От удара он плюхнулся на спину и взревел – прямо как гром загрохотал. Потом поднялся, приложил передние лапы к морде – пощупать, что там от нее осталось, и, видно, уразумев, что осталось совсем немного, решил убраться поскорее, пока и этого не лишили.

Короче, бросился мишка галопом наутек – на трех лапах, поддерживая нос четвертой, чтобы хоть как-то боль утихомирить.

Так и проделал весь путь до самого края горизонта, пока окончательно не скрылся из виду.

А я освободил мустанга, подобрал мясо да винтовку и поскакал себе дальше.

Но теперь лошадка моя вспоминает порой ту проклятую веревку и тогда останавливается как вкопанная и трясет головой. А еще, время от времени, опускает голову и оглядывается назад – проверить, нет ли там медведя, не подкрадывается ли тот к ней снова.

Вот поэтому-то и прозвал я своего мустанга «медвежьей лошадью».

Добравшись до конца истории, Лэнки выдержал паузу, поднялся на ноги с выражением тягчайшей муки на лице и, вздохнув, добавил:

– Ох уж эти колючки – всего в клочья изодрали!

С этими словами он отправился в дом, а мы остались сидеть на улице, продолжая смеяться над рассказом.

– Медвежья лошадь! – взревел Дэн Порсон, чуть не плача от смеха.

Мы все покатились пуще прежнего.

– Скажу я вам, кто он такой, этот бродяга Лэнки, – заметил вдруг Дэн. – Самый настоящий плут-словоблуд!

Мы думали, Лэнки проведет с нами одну только ночь, но прошло еще три недели, а он все оставался на ранчо. И каждый день мы боялись, что он вот-вот снимется с места и покинет нас навсегда. Сама мысль об этом приводила в уныние, так как Лэнки оказался одним из самых занятных и веселых людей на свете. «Плут-словоблуд» – назвал его наш хозяин, и в этом не было ничего оскорбительного. Нет, это звучало совершенно безобидно, точно так же, как и другие определения такого рода – «задиристый балбес» или «дурак до работы», к примеру.

Конечно, работяга из Лэнки был не ахти какой. Первые несколько дней наш долговязый друг был настолько слаб и немощен из-за шипов и колючек, в которые угодил, слетев со своей лошадки – как, по крайней мере, следовало из его сомнительного рассказа, – что любые движения причиняли ему массу страданий. Но потом стало совершенно ясно, что независимо от состояния здоровья Лэнки не бывает в рабочей форме. Не важно, что требовалось сделать, – все связанное с физическим трудом тяготило его необычайно.

Долговязый частенько вступал с нами в разного рода сделки. Его искусные руки ловко проделывали самые разнообразные штучки – впору заправскому фокуснику, и очень скоро выяснилось, чего он от нас хочет. Нет, Лэнки никогда не требовал доллар у того, с кем поспорил, если парню не удавалось отыскать, допустим, нужную карту, но зато просил починить ему уздечку, или подправить новенький стремянный ремешок, или еще чего-нибудь вроде этого. Бывало, он просил почистить щеткой или скребницей своего мустанга – в чем эта животина никогда не нуждалась – против пятидесяти центов в залог того, что вытащит из твоей куртки кролика. Подобный фокус Лэнки проделал однажды со мной, и, когда он запустил мне за пазуху руку, я, к своему изумлению, тут же почувствовал, как что-то там карабкается и трепыхается, и перепугался до полусмерти. А Лэнки уже держал кролика за шкирку.

Все просто покатывались со смеху, глядя на это невероятное зрелище. У одного лишь фокусника лицо оставалось серьезным, когда он пояснил нам:

– Кролика можно вытащить не из каждого. Только открытое сердце и доверчивая душа позволят крольчишке забраться внутрь. Но, как видите, наш Нелли Грэй прямо-таки набит кроликами!