* * *

Вскоре после встречи мадам Иоланды с Карлом, по церковным кругам прошелестел слух, что Рене Анжуйский, несмотря на свои девятнадцать лет, станет новым магистром Приората Сиона

Одни уверяли, что герцог Лотарингский передал зятю свои полномочия из-за расшатавшегося здоровья, другие же настаивали на том, что передача должности при жизни противоречит уставу Приората, но Карл её отдал, потому, дескать, что герцогиня Анжуйская «надавила» на него через Авиньон. Там доживал свои дни бывший арагонский ставленник папа Бенедикт Тринадцатый, которого, вопреки решению Констанцского собора, продолжали именовать папой, снисходя к слабому здоровью и явной готовности перейти в мир иной. Бенедикт действительно вскоре умер, и Рене, действительно, находился в это время в Авиньоне, и даже, якобы, успел получить благословение от умирающего. После чего вступил во владение герцогством де Бар и всеми землями Барруа и объявил о своей готовности принести вассальную присягу герцогу Бэдфордскому.

– Наша ловкая герцогиня, кажется, поняла, что её дело с Анжу проиграно, и готовит себе спокойную старость в поместьях сына, – усмехнулся Бэдфорд. – Что ж, я не возражаю… Ради Бога…

Он благосклонно принял присягу, ещё раз выразил своё одобрение и не преминул добавить, что в Риме тоже остались довольны решением Рене, и шлют-де своё благословение. «Ещё бы.., – подумал юноша, с откровенно прохладой принимая все эти знаки внимания. – Теперь, когда я стал магистром ордена, в Риме благословят любое моё решение, лишь бы оно не отдавало ересью несогласия…».

И он знал, о чём говорил. Мартин Пятый, как и его предшественники, воспринимал Приорат, как своего рода лояльную оппозицию. Тайны орден, несомненно, хранил крамольные, но ведь хранил же, не распространял! И то, что могущество ордена с падением тамплиеров только возросло, сомнений не вызывало, и не считаться с этим было бы очень глупо. Особенно теперь, в самом начале единопапства, когда умер последний авиньонский понтифик, и разорванная на части Церковь стала снова срастаться в единое тело с головой, увенчанной в Риме.

– Мы не должны открыто интересоваться делами Ордена, но и пренебрегать хорошими отношениями с его магистром не можем, – говорил его святейшество своим кардиналам. – Принятие вассальной присяги хороший повод. Передайте наше благословение его светлости, герцогу Рене, и отдельное благословение по поводу его бракосочетания. В конце концов, святая Церковь всегда стояла за брак и смирение…

Несколько иначе отнеслись к происходящему Филипп Бургундский и Жан Бретонский. В апреле, съехавшись в Амьене, они заключили с Бэдфордом тройственный договор «о дружбе и союзе на всю жизнь», и тоже были бы рады принять вассальную присягу Рене Анжуйского за капитуляцию. Но, почему-то не получалось.

Мудрый Жан, до сих пор не давший ответа на предложение мадам Иоланды сочетаться браком с её дочерью, наконец-то, призадумался всерьёз. Просто так в Анжуйском доме давно ничего не делалось, и вряд ли Рене стал бы покорно склонять голову перед английским регентом без одобрения, а то и подсказки, своей матери. А уж про саму герцогиню и говорить было нечего! Та вершила свои дела в дне завтрашнем, и вершила крайне расчётливо. Поэтому предположение Бэдфорда о том, что мадам Иоланда смирилась с неизбежной потерей Анжу, Жан Бретонский пропустил мимо ушей, считая его слишком преждевременным и опасно легкомысленным. Зато, подписывая договор о «дружбе на всю жизнь», уже прикидывал – а не заключить ли, в самом деле, союз с Анжуйской герцогиней, пока она не достала то, что «спрятала в рукаве» и не показала всей Европе, что дружить-то надо было с ней?

Примерно так же, только без дружеских планов, размышлял и герцог Бургундский. Но у него поводов для опасений и раздумий было гораздо больше, и сводились они не к простым расчётам, «где теперь выгодней?», а к мучительным поискам средств, которые не позволят мадам Иоланде разыграть её козыри. И, едва союз был заключён и подписан, Филипп бросился за советом прямиком к епископу Кошону, благо тот находился под рукой, и как член королевского совета, и как духовное лицо в составе делегации, призванной засвидетельствовать подписание договора.

* * *

– Выход есть, ваша светлость, и выход достаточно простой, учитывая, что интересующая мадам герцогиню и нас деревня находится на завоёванной территории.

Кошон отослал слугу принести какие-то документы из своих епископских покоев и сел напротив герцога Филиппа, нервно барабанившего пальцами по столу.

Падре изрядно раздобрел на новой должности, и теперь мало кто узнал бы в этом величавом епископе прежнего доверенного герцога Бургундского, юрко шныряющего на Констанцском соборе от одного нужного лица к другому. Теперь это был человек, добившийся всего, чего хотел, и даже больше, и продолжающий добиваться уже другого, о чём прежде не смел и помыслить.

Только Бог или дьявол знали, каким тайным путём удалось Кошону стать одним из душеприказчиков покойного короля Шарля и войти в королевский совет вдовствующей королевы и регента. Но корни, видимо, тянулись в отдаленные уже времена осады Мелена, после которой, по указанию Монмута, именно Кошон хлопотал перед папой об отставке епископа Куртекуиса, так настырно просившего милости для несчастного рыцаря Барбазана. Куртекуис был изгнан из Парижа, где и пробыл-то на должности епископа всего год после смерти предыдущего. А всё епископское имущество – книги и церковные облачения – те, что остались после умершего, Кошон попросту присвоил, заявив парижскому капитулу, что ему всё это завещано. И капитул заявление покорно «проглотил», чем дал повод Кошону широко расправить плечи в деле служения новой власти.

Уже не покровительственная, а явно угодническая любовь Парижского университета с одной стороны и благоволение Монмута с другой, стали теми крыльями, с помощью которых епископ Бовесский воспарил над низменной обыденностью, со всеми её неудобными, милосердными понятиями.

Три монаха из Мо почтенному прелату не являлись, ни во сне, ни в бреду. Кошон прекрасно спал, ел, отличался отменным здоровьем и думать забыл о жестоком июньском дне, когда, имея полную возможность проявить жалость, всё же отправил троих своих соотечественников в «крепкие и надёжные тюрьмы», где их, измождённых шестимесячной осадой, ждала неминуемая, мучительная смерть.

– Это унижение заслужено ими вполне, – назидательно разъяснял Кошон клирикам из своего окружения, вкушая сытный обед в трапезной разорённой церкви Сен-Фарон де Мо, где служил аббатом один из осужденных монахов. – Они восстали против законной власти. А что есть законная светская власть? Это власть Господа нашего через своего помазанника над телами, так же, как Он, властвует над душами нашими через его святейшество папу. Восставая против короля, эти монахи всё равно, что восстали против Бога и вполне заслуживали костра. Но я поступил милосердно, позволив убедить себя в том, что они просто заблуждались и отправил их, всего лишь в тюрьму…

Но через два месяца внезапная смерть Монмута едва не лишила епископа одного из «крыльев» и должности советника английского короля. Он совсем уже было собрался растеряться, однако, милость герцога Бэдфордского тут же ввела его в королевский совет и оставила советником на службе у регента.

– Будете служить мне так же ревностно, как моему брату, получите архиепископство, – пообещал герцог.

И Кошон служил. Верой и правдой. Получая тысячу золотых экю только за заседания в королевском совете…

На подписание договора между тремя герцогами он явился по долгу службы, хотя и испытывал некоторое смущение – кажется, впервые в жизни, почтенный прелат не смог отличиться в порученном ему деле. Переговоры с Бретонцем, которые Кошону доверили годом раньше, закончились полным провалом из-за того, что спесивый герцог не пожелал договариваться «через свинью», и до сегодняшнего подписания дело доводили уже другие люди. Ходили слухи, что виной всему герцогиня Анжуйская, которая расстроила переговоры, потому что сама упорно искала сближения с герцогом. И, хотя никаких прямых подтверждений этому не было, Кошон затаил на герцогиню нешуточную обиду. Из за чего теперь вполне разделял мнение Филиппа о том, что принесение вассальной присяги её сыном, очередной ловкий ход готовящейся интриги.