К чести Рене надо признать, что в Шато д'Иль он мчался, более озабоченный болезнью матери, нежели встречей с какой-то таинственной девочкой. Отец Мигель, заранее предупреждённый письмом, уже собрал по домам местных знахарок все необходимые для снадобья травы и теперь настаивал составляющие его отвары.

Хозяевам замка Рене был представлен, как родственник господина де Бодрикура… Очень, очень дальний и бедный родственник, которого комендант Вокулёра не счёл нужным даже сопровождать… И это была единственная ложь, на которую отец Мигель решился, потому что «особое лекарство для больной матери» было действительно нужно…

– Вы изменились, падре, – сказал Рене, слушая торопливые рассказы о местной жизни от монаха, суетившегося возле своих чашек и котелков.

– Вы тоже изменились, мой господин, – не оборачиваясь, заметил Мигель. – Раньше вы были просто мальчик… Нет, пожалуй, очень умный мальчик. А теперь – совсем мужчина. Не знаю только, чего в вас стало больше – воина-отца или политика-матери.

– Раньше вы тоже были просто священник. А теперь не знаю, чего в вас стало больше – служителя Церкви или язычника.

Отец Мигель рассмеялся.

– Всё-таки мать.., – пробормотал он. – А насчёт язычника вы правы. Все эти сказки про фей и драконов, про древние заклинания, которые современная церковь отвергает, говорящие деревья, основы миросоздания, общие корни… Жизнь в деревне совсем не та, что при дворах. Еретиком я, конечно, не стал, но вера моя значительно переменилась.

Мигель домесил что-то в последней чашке, и устало опустился на табурет.

– Скажем так, я увидел Бога и весь мир им созданный значительно объёмнее, как раз через деревенскую жизнь и все эти сказки.

– Надеюсь, вы не учите этому Жанну?

Отец Мигель вскинул на Рене печальные глаза.

– А кто вам сказал, что моё понимание Бога стало менее почтительным? Я просто шире теперь смотрю на вещи и не нахожу это греховным. Разве желание понять больше, чем видишь, означает неизбежную ересь? – Он укоризненно покачал головой. – Вам ли это говорить, мой господин, после всего, что вы имели счастье познать в кладовых герцога Карла?

Рене улыбнулся.

– Я ничего не говорил про ересь, а всего лишь спросил про Жанну. Согласитесь, что от неё будут ждать веры традиционной. Иначе, её просто не поймут.

– «Имеющий уши, да услышит…», – пробормотал Мигель, поднимаясь. – Традиционная вера потому и традиционная, что её может проповедовать любой, более-менее грамотный… Если хотите, можете Жанну увидеть. Я тут занимаюсь с местными детьми… И с ней. Отдельно, разумеется… Она скоро придёт.

– А с той… С другой? С ней я тоже могу увидеться?

Отец Мигель резко выпрямился, и у него, совершенно непочтительно вырвалось:

– Зачем?!

– Затем, что и вы, и моя матушка, реагируете на упоминания об этой девочке совершенно одинаково. Вас словно змея жалит! Вот я и хочу узнать, что в ней такого, и почему вокруг неё столько таинственного?!

Отец Мигель рассеянно переставил с места на место несколько чашек.

– Таинственного? Нет ничего таинственного… Я уже имел честь донести герцогу Карлу, но даже он не придал значения… Хотите, можете увидеть и её… Только я прошу вас, сударь, если не получится понять её сразу, не делайте выводов прежде времени.

Заинтригованный ещё больше, Рене еле дождался часа, когда девочки должны были придти в келью монаха. Отец Мигель тихо и, как будто обиженно, возился в своем сундуке, перекладывая с места на место книги и свитки, а молодой человек, перед которым он разложил, какое смог, угощение, сидел, предоставленный сам себе, и, лениво пощипывая пирог, рассматривал крошечный участок двора, видимый через окно.

Наконец, послышался дробный стук башмаков, хохот, крики, и в распахнутую дверь влетела растрёпанная, красная от бега Жанна, почти неузнаваемая в мальчишеской одежде.

– Опять наперегонки, – проворчал Мигель.

Но Жанна, заметив в келье нового человека, замерла на всем скаку, и только когда поняла, что перед ней её давний знакомый, заулыбалась радостно и открыто. И не перестала улыбаться даже когда её чуть не сшибла вбежавшая следом Клод.

– Здравствуй, Жанна, – сказал Рене, поднимаясь. – Как ты поживаешь?

– Хорошо, сударь.., Рене.

Девочка покраснела, не зная, присесть ли ей, как она сделала бы в женском платье, или просто поклониться, как предписывал костюм пажа, и называть ли ей этого повзрослевшего господина по имени, как раньше, или надо больше почтения, потому что он стал каким-то важным.

– Я очень хорошо поживаю.

– А продолжаешь ли ты свои занятия?

– Да! Я помню всё, чему ты меня научил.., научили… вы, господин… И каждый день езжу верхом и стреляю…

Юноша улыбнулся.

– Я по-прежнему Рене, Жанна. Можешь не смущаться… Тебе не скучно здесь, в деревне?

– Нисколько! У меня теперь есть подруга. Она умеет рисовать всё, что видит и даже то, что слышит!

Жанна-Луи, посторонилась и ласково вытолкнула перед собой Жанну-Клод.

Рене, затаив дыхание, перевел взгляд.

Увы! Загадочная девочка ничем особенным не отличалась. Крестьянка, как крестьянка, только одета чище и опрятней. Смотрит с интересом… Вот только интерес этот не был похож на обычное откровенно-фамильярное любопытство, с которым рассматривают незнакомцев крестьянские дети. Эта девочка Рене не рассматривала, а как будто сразу заглядывала внутрь его, чем вызывала непривычное и страшно неудобное смущение.

– Как тебя зовут? – не узнавая своей деревянный голос, спросил юноша.

– Жанна, – хором ответили девочки.

– Две Жанны?

– Нет, – засмеялась одна, – я здесь Луи Ле Конт, потому что для всех должна представляться мальчиком. А Жанна наоборот – все её зовут Жанной, но мы с отцом Мигелем знаем, что она Клод.

Рене с удивлением оглянулся на Мигеля.

– Её так деревья назвали, – спокойно ответил тот.

Рене удивился ещё больше, но, видя, что никто, кроме него, удивления не выказывает, сделал вид, будто удовлетворён таким объяснением. Однако, как только девочки перестали на него смотреть и начали рассаживаться на скамье, тихо подступил к монаху.

– Вы здесь с ума все посходили, что ли? Какие деревья?! Те, что растут за окном? Это они дали ей имя?!!!

Мигель вздохнул.

– Я же просил вас не делать поспешных выводов.

Он вытащил из сундука очень старую и очень толстую книгу, сел на крышку и, перекинув несколько толстых листов, изрядно размятых по краям временем, менторским тоном возвестил:

– Поговорим о святом Мартине Турском и его благословенной жизни… Господин Рене тоже может сесть и послушать…

Пришлось юноше снова опуститься на стул перед окном, который успел ему изрядно надоесть, и придать лицу подобающее благочестивое выражение. Он прекрасно знал историю святого Мартина. Но в изложении отца Мигеля эта история вдруг получила какое-то иное толкование… Выходило, что не промысел Божий и не истовое ему служение сделали из римского кавалериста благочестивого монаха, а всего лишь следование таким простым человеческим качествам, коими являются доброта, сострадание и открытость каждому, кто нуждался в совете, добром слове или помощи.

Рене прислушивался с нарастающим беспокойством, изредка переводя взгляд на девочек, и насторожился ещё больше, когда увидел, что Жанна рассказ монаха, всё-таки слушала, а загадочная Жанна-Клод сидела, закрыв глаза, и, казалось, не слушала совсем. «Может, она не в себе, и поэтому может предсказывать? – подумал юноша, припоминая давний рассказ Карла Лотарингского о том, что девочка из Домреми предрекла поражение под Азенкуром – У пророков сумасшествия и падучие сплошь да рядом… Но почему и Мигель, и Жанна принимают её безумие, и повторяют его за ней так, словно это норма? Может, тут колдовство?».

Рене с опаской покосился на девочку с закрытыми глазами.

Поспешных выводов он делать не собирался, но оставлять вопросы неразрешёнными, не собирался тоже. Поэтому, едва отец Мигель закончил свою нетрадиционную проповедь, а Жанна-Клод открыла глаза, молодой человек сразу обратился именно к ней.