Пока мой квартирный хозяин сговаривал меня на женитьбу, тем временем в Великанах назревала и никак не могла назреть женитьба двоюродного брата Володи, отставного мичмана Тихоокеанского флота. Вот уж кто зажился в холостяках! Дядя Федор и уговаривать пробовал его, и строжился, грозился без Володи пойти и высватать кого-нибудь, однако тот виновато утирал потемневшую лысую голову и бубнил:

– Не надо, бать… Придет время – сам женюсь.

Время его уже пришло и теперь проходило: Володе было под сорок.

– Эх, мать т-твою, – тоскливо вздыхал дядя Федор. – Никуда ты у меня не годный: ни в офицеры выйти, ни жениться. И в кого такой уродился?

И вспоминал своих старших сыновей, погибших на фронте. Дескать, они головы сложили, чтобы поскребышу жить да ребятишек рожать, а он вишь что: ходит как кладеный бык. А ну случись опять война, кого на фронт брать? Не старикам же, битым, калеченным, отдуваться? Да и стариков-то нет, постареть не успели… Володя упорно избегал женщин, бывало, на гулянках даже прятался от них. Крадучись сбежит домой, заведет трофейный «БМВ» и летит на Божье – только шуба заворачивается. Как-то раз дядя Леня Христолюбов не выдержал, взял его в оборот. Дело было уже после того, как великановскому знахарю запретили пользовать людей.

– Да я тебя! – стучал он в грудь. – Махом в строй поставлю. Если чужих людей мужиками делал – из тебя, родного, племенного бугая сделаю!

Володя сначала покраснел, оскорбился, но вдруг возмутился:

– В гробу я видал твое лечение! А здоровья во мне – хоть чалку набрасывай и швартуйся! И вообще, отвалите вы от меня…

Прожив до весны у Степана Петровича, я вырвался в Великаны и подгадал к цветению черемухи по берегам Рожохи. Только вот «инвалидной команды» под ней не было. У самой воды сидели два одноногих фронтовика – Туров и Петруха Карасев да примкнувший к ним дядя Федор. Лаптошное поле, когда-то выбитое босыми ногами до земли, затянулось травой-ползунком, и кое-где набирали силу метелки кустарников. Разве что по-прежнему рьяно пикировал на землю бекас-штурмовик, и от его боевого треска все ниже к воде стелились легкие, стремительные стрижи.

Мы с Володей пошатались по деревне и на ночь глядя решили ехать на Божье озеро, где в эту пору начинался рыбий жор. Березы едва лишь начинали распускаться; все кругом светилось от нежной зелени, и с вечерними сумерками начинало казаться, что светится и черная озерная вода. Мы устроились среди трухлявых пней – вода еще не спала – и забросили удочки. Хорошо было, вольготно и тихо, так что хотелось молчать. Я радовался про себя: никто не приставал с разговорами и на пустынных берегах не было ни души, кроме нас. Дядя Леня Христолюбов уехал прореживать лесопосадки на старых вырубках, тетя Варя весной перебиралась в Великаны, и кордонная изба даже издали выглядела нежилой.

Однако вместе с сумерками Володя разговорился сам, и на тему, тяжелую для него.

– Знаю я, надо жениться, – начал он так, словно продолжал давнюю беседу. – А то поглядишь на твою мать – душа болит. Нас в избе два мужика, и оба пенсионеры. Вот так дожили… А она всю войну ломила и до сих пор ломит. Измотались бабенки – живого места нет, и пенсию еще не выработали. Да и получат, так гроши – двенадцать рублей. Опять надо в свинарник идти да на ферму… Сколько же можно? Им бы уже внуков нянчить, а где они, внуки?.. Нет, надо жениться, надо… Я ведь еще успею, да?

Он помолчал, дожидаясь ответа, но мне сказать было нечего – сам знает все и больше меня понимает…

Поплавок его удочки давно уже кувыркался на воде и азартно бегал по сторонам. Володя сидел боком к озеру с опущенными плечами, время от времени подтягивал на лбу форменную фуражку. Я вытащил удочку – на крючке изгибался голубоватый окунь.

– А невеста? – спросил я.

– Невеста есть, – не сразу вымолвил брательник. – Только высватать не могу.

– Ты мне поручи.

Удочка Володи была удачливой: едва поплавок лег на воду, как тут же пошел в глубину.

– Да уж… – проворчал Володя, и я узнал в этом отца его, Федора. – Гляди-ка, спец нашелся…

И замолчал, как я ни старался разговорить его или рассмешить, вспоминая охоту на медведя. Вообще вся материна родова считалась у нас скрытной: мужики себе на уме, а у баб и вовсе как у змей – ног не сыщешь. По крайней мере так говорил отец, когда отчего-то сердился на мать. И в самом деле, была в них хитроватинка, но больше из-за того, чтобы люди не сглазили. Помню, наша корова принесла двух телят в худое послевоенное время. Другая бы хозяйка разнесла такую весть по всей деревне, а моя мать сама молчала, пряча телят за печкой, и мне велела помалкивать, пока телочки не подрастут. И дядя Федор тоже лет десять еще после Победы темнил, что состоит на службе в Вооруженных Силах, пока не перебрался к нам на жительство.

Между тем сумерки загустели, но зелень и белизна берез еще долго светились на фоне неба и земли. Вот только озеро потухло, зачернело, а в дальнем конце его поднялась луна, уронив на воду блеклую дорожку света. К этому времени мы надергали десятка четыре окуней, и я все чаще поглядывал то на Володю, то на смутные контуры избы. Теперь бы затопить железную печку и сварить ухи для полного рыбацкого счастья… Однако Володя на правах старшего решил ночевать прямо на берегу, дескать, в такую теплынь грех лежать в избе. Мы пожевали хлеба с водой Божьего озера и, не разжигая костра, прилегли на брезент под березы. И впрямь было хорошо: за озером поскрипывали коростели, над головами пощелкивал соловей, а еще выше, в синем беззвездном небе штурмовал тихую землю припозднившийся бекас.

И думалось хорошо. Казалось, все люди испытывают то же самое, что я, и от этого счастливы. А если и есть хоть один несчастный и бедолажный человек на земле, вроде моего брательника Володи, то именно в этот час у него обязательно все образуется. И наши великановские бабы наконец перестанут ломить, получив послабление и пенсию, возьмутся нянчить вдруг народившихся внуков. И даже одинокий токующий в вышине бекас призовет-таки долгожданную самку, и полетят они на заповедное болото выводить потомство.

Проснулся я от предутреннего вкрадчивого холода – земля еще не успевала прогреться так, чтобы всю ночь отдавать тепло. Оказалось, я почти с головой укутан брезентом, а сверху еще прикрыт Володиной фуфайкой, под голову же заботливо было подложено сиденье из мотоциклетной коляски. Сначала это меня тронуло, я улыбался, стараясь согреться, пока не понял, что брательника рядом нет и что я сейчас вообще остался один на все Божье озеро!

Я вскочил. Мотоцикл стоял, приткнувшись колесом к березе, – черный среди белого мерцания деревьев, черными же казались берега и неподвижная густая вода. Предчувствуя ужасное, я бросился к воде и опрокинул ведерко с рыбой. Одеревеневшие окуни скатились в озеро и замерли на его поверхности кверху брюхом, словно увязли в смоле. Даже круги от них не расходились…

Володя стоял в глазах как живой. И теперь вдруг стали понятны его размышления о женитьбе, недоговорки и это полное равнодушие к клеву, хотя он всегда был азартным рыбаком. Так вот зачем его всегда тянуло на озеро. Видно, давно задумал, а только теперь решился…

– Володя! – крикнул я, сознавая, что кричать бесполезно. В голове уже роились мысли – как переживет известие дядя Федор? И переживет ли? Как он спросит с меня? Ведь я тоже виноват – не удержал, не отговорил, проспал… На миг сверкнула надежда: если бы утонул, то на берегу одежда б осталась! Но тут же и это угасло. Зачем же раздеваться, если топиться вздумал? Надо искать… Наверняка где-то у берега, хотя, впрочем, отставной моряк, уплывет на середину и там… Та еще порода, все втихомолку! Я содрал сапоги, скинул фуфайку и брюки. Вода оказалась теплой и едва ощущалась. Через несколько шагов я сорвался с подводного откоса и ушел с головой. На секунду в кромешной темноте я потерял ориентировку и хорошо, что достиг дна и коснулся его руками. Затем выталкивающая сила подняла меня на поверхность, и над головой сквозь расступившуюся черноту открылось светлеющее небо. С вяжущим мышцы детским страхом я подплыл к отмели и встал на ноги. Все, искать бесполезно, тем более ночью. Сразу вспомнился случай, как искали в Божьем утонувшего однорукого инвалида. Случилось это в пятидесятом. Инвалид из Полонянки сбил себе плотик и приходил на озеро с внуком рыбачить. Внук удил с берега, а дед плавал на середину, за большой рыбой. Однажды плотик разошелся, и инвалид утонул на глазах внука. Тогда мужики двух деревень привезли на Божье две лодки, наделали кошек и пытались поднять утопленника. Но связывали по двое, по трое вожжи и редко где доставали дна. Через три недели инвалид всплыл сам…