Коул окончательно замкнулся в себе, его постоянным местом дислокации стали курилка и подоконник, на котором он сидел в непогоду. И причиной тому стала не терапия. Даже в полубреду, он смог осознать, что не видит теней и сумел обрадоваться этому. Но когда Коул пришел в себя, он понял, что это был лишь краткосрочный побочный эффект.

Потертый пластиковый подоконник стал Коулу домом, это был его маленький уголок, и никто не пытался влезть на него, без молчаливого разрешения хозяина. Но немое согласие, которым он одаривал каждого желающего, выражало лишь безразличие, не являясь ни утвердительным, ни отрицательным ответом.

Он больше не смотрел на солнце, а птичка, единственное живое существо, которое привлекало его внимание, больше не появлялась. Маленькая синица приходила к нему во сне. Каждый день Коул ждал эту птичку, последнее в окружающем мире, к чему он был привязан. Хоки не ждал того, что за ним придут те, кого он не помнил, он не ждал исцеления, он не ждал нового дня, Коул ждал лишь маленькую птичку, словно возлюбленную.

Каждый день Хоки ждал и пытался вспомнить кто он такой. Каждый раз все те же мысли приходили ему в голову и одинаковые решения завершали мыслительный процесс. Кто-то из пациентов пропадал навсегда, кто-то новый приходил, кто-то приходил к нему, но общей картины это меняло. Вся жизнь слилась в одно мгновение. Быть внутри мгновения – быть вне времени, там нет прошлого, будущего, настоящего. Мгновение самый короткий промежуток времени, но благодаря этому он бесконечен и выходит за пределы разума. Коул ждал, когда что-то изменится, и он сможет вырваться из черно-белой темницы одинаковых дней.

Тень, которая приходила к профессору, ушла, покрутившись вокруг Энни. Однажды тень привела за собой одна из медсестер. На следующий день та была в плохом настроении, и Коул видел, как ее утешала Энни. Дни шли быстро, и Коулу казалось, что целый день укладывался лишь в одно событие, которое запечатлевала его память.

Одним обычным и серым утром, к каким Хоки привык, он сидел и курил на подоконнике, пуская облачка дыма, вслед за ветром. Порывы холодного воздуха безжалостно разрывали эти облачка, небрежно играя их нежными телами.

В холл вошла Энни держа за руку молодую девушку, с помутненным взглядом ее разноцветных глаз. Слабыми шагами безвольно та следовала за ней. Весь ее вид говорил о трагедии, о том, что она сломлена и неспособна дальше бороться в этом мире, построенном на конкуренции. Что-то произошедшее с ней было выше ее сил.

Коул заметил девушку, когда Энни, что-то ей сказав, отпустила ее руку в центре холла. Девушка приподняла глаза и осмотрелась. В этот момент их взгляды пересеклись и Коул на секунду замер, поддавшись непонятному для него наплыву чувств, а девушка как ему показалось, даже не заметила его. Она, словно ребенок только научившийся ходить, направилась к углу холла, который был дальше всего от остальных, дверей и окон.

Вернемся к тому, что увидел Коул. Молодая девушка, старше двадцати, если сделать поправку на то, что произошедшее с ней возможно состарило ее. Каштановые волосы, спадали ей на лицо и плечи, потускневшие и непослушные. Помутненный взгляд ее разноцветных глаз, один из которых виделся Коулу словно темное небо перед штормом, а второй темно зеленым, подобно цвету бушующего моря. Хоки содрогнулся, когда увидел в этом взгляде печать теней, их темные сущности были там, в глубине ее взгляда, на искаженном лице. В общем, она бы даже в хорошие дни, не смогла бы заставить его обратить на себя слишком много внимания, разбитая незаурядная, даже отталкивающая внешность, какой он ее видел. Но один мимолетный взгляд сделал то, чего не смогла сделать внешность – выжег у него на душе клеймо, которое способно выжечь душу любому, кому посчастливится заполучить подобную печать.

Коул отвлекся от повседневности, что-то новое ворвалось в его жизнь. Он впервые заинтересовался кем-то из окружения – Хоки не мог даже на секунду запомнить ее искаженного его восприятием лица, а глаза, один, словно мрачная туча, другой цвета бушующего моря сквозь которые пробивался луч света, вызвали в нем дрожь и по его коже пробегал холодок.

Девушка, потупив взгляд, сидела в углу, и Коул заметил, что ничто не способно привлечь ее внимания и иногда она пускается в пространные беседы с собой. Но во время таких бесед ее лицо, то ли от освещения и солнца периодически скрывающегося за тучами, то ли из-за эмоций выплескивавшихся вместе с тихими почти беззвучными словами, вместо голоса отражающимися на лице, искажалось еще сильнее, становясь темным пятном на фоне бежевой стены.

Когда, ближе середине дня, Энни в очередной раз проходила мимо него, Хоки подозвал ее к себе, немало этим удивив.

– Коул, вам стало лучше? – Не скрывая радости, несколько громче, чем обычно, спросила она.

Ей было искренне жаль этого молодого человека, и то, что он заговорил впервые после терапии, да и с таким оживлением, говорило ей об изменениях, и, судя по его предыдущему состоянию, изменения могли быть только в лучшую сторону.

Хоки иногда снился ей. Черная комната и единственное окно, без занавеси, за которым виднелось лишь хмурое небо. И его силуэт на фоне неба, смотрящий вдаль. Темные непослушные волосы, даже коротко стриженные, торчали во все стороны. Энни пыталась подойти к нему и утешить, но как бы она не пыталась приблизиться к нему, он все отдалялся от нее.

– Да мне всегда было лучше некуда… – Ухмыльнулся Хоки. – Эта девушка… что с ее лицом?

Он еще не понял, что девушка подняла в нем бурю давно позабытых чувств. Но Энни видела, как загорелись его глаза, взгляд стал осмысленным, а уголки губ приподнялись, придав выражению его лица, слабое подобие оживленности.

– Вы про глаза? Гетерохромия, ничего страшного. – Энни улыбнулась. – Вас заинтересовала девушка? Вы никогда не были столь оживленным…

– Нет. Я спрашиваю про ее лицо, мне кажется оно изуродовано… – Коул посмотрел на девушку, ее лицо казалось было составлено из нескольких лиц, сумасшедшим пластическим хирургом, и тени блуждающие по нему, не давали ему запомнить и даже отчетливо увидеть ее лицо. Лишь темный взгляд был неизменен.

– Нет же. – Энни удивленно посмотрела на девушку, потом на Коула. – Все в порядке. Лицо симпатичной молодой девушки. Я подумала, вас заинтересовала…

– Точно? Вы мне не врете? Ничего не хотите скрыть? – Его голос зазвучал громче обычного.

Коул сам удивился тому, как оживленно и серьезно он задал этот вопрос. И он потупил взгляд, сложив руки на груди.

– Точно. Вы можете мне доверять. – Столь же серьезно ответила Энни.

– Да, я знаю. – Коул вновь задумчиво посмотрел на девушку. – Мне кажется… я чувствую, я смогу ей помочь.

Новоприбывшая пациентка сидела в углу, и осматривала холл исподлобья так, что ее лица практически не было видно за спадающими на него, спутанными каштановыми волосами. Видимо исходящая от нее мрачность пугала пациентов, и рядом с ней постоянно было пусто. Лишь иногда кто-то из больных обращал на нее внимание, но встретившись с ней взглядом, нервно отводил глаза.

– Надеюсь. Как вы помогли с профессором. Тень ушла? – Сбивающимся голосом произнесла она смотря на девушку, с профессионально привычной болью на сердце, но от того не менее неприятной.

Энни чувствовала, что сама верит в это, и отчего-то ей самой становилось легче, ее не волновало то, как Коул помог профессору, было важно то, что он реально ему помог.

– Да. Повертелась около вас, и ушла. – Эти слова Коула взволновали Энни. – Но она может вернуться. Не она, так другая. Знал бы я о них больше… Какой у нее диагноз?

– Болезнь Блейера. – Машинально сказала Энни и, осекшись, добавила. – Шизофрения.

– Хорошо, я подумаю… – Коул погрузился в свои мысли.

Энни пошла дальше и Хоки сказал ей в след:

– Принесите мне что-нибудь научное по этой теме… Библию принесите, если возможно. – Сказал он, и подозвал медсестру, чтобы она дала ему прикурить.

Обычно Коул прикуривал сигарету от еще тлеющей сигареты, но увлеченный общением с Энни, он не заметил, как потух огарок у него в руках.