– На кладбище?

– Ну и что?

– Чего ж ты гардов не прихватил?

– Зачем? Да мы в паре дюжину раскидаем!

– Спина к спине?

– И нечего там стеречься, все чисто. Думаешь, я не бывал там?

– “А ежики все падали и падали в яму”, – пробормотал Вадим, сдаваясь.

– Чего? – удивился крутарь.

– Так, вспомнилось, – вздохнул Вадим. – “А я как будто бы из последних сил…”

Это и вправду была его последняя попытка удержать беднягу на краю. Но очередной раз тот пренебрег протянутой рукой, скорее даже не заметил, – и на всех парах влетал в пропасть. Нельзя же совсем лишать его выбора? Видимо, Валет все уже взвесил, как истый крутарь, и рассудил: дела важнее симпатии. “Тут ничего личного, sorry”, – уж как водится… Вот и еще одним приятелем стало меньше. А друзья – есть ли они вообще?

Высокий силуэт костела, давно утратившего на шпиле крест, а с ним и прежнюю суть, все четче проступал из ночного мрака. От церкви теперь исходил густой смрад, будто ее по крышу забили мертвечиной, – но принимался он не носом, поэтому Валет, например, вряд ли ощущал что-нибудь, кроме смутной тревоги. Зато любая ведьма обошла б это место за километр.

Из слов Эрнста, уже бывавшего на таких сборищах, явствовало, что от Шершней сюда заявится вожак, он же Магистр (в смысле -наставник?), с несколькими Слугами – именно так, с большой буквы. (О это высокое звание слуги!.. если прочих считать рабами.) Кроме троих, сподобившихся угодить в Шершни, посвящать будут с десяток падальщиков, но этих определят в найты. Что значило сие слово, оставалось гадать, поскольку смысл зависел от написания: либо knight – рыцарь, либо night – ночь. Либо оба значения вместе, то есть рыцарь ночи. Весьма романтично, но не слишком понятно. Прошедший через такое Эрнст (о самой процедуре он предпочел не распространяться) утверждал, что после посвящения у него ощутимо прибавилось сил, особенно в ночные часы, – так что, видимо, это не было пустой формальностью, больше напоминая рукоположение в братстве творцов. Кандидатами в найты занимались Слуги, а будущих Шершней обхаживал лично Магистр. Насколько Эрнст понял, у каждого Слуги не могло быть больше дюжины найтов – как и Слуг у Магистра. А сам Магистр был лишь слугой у Главы Роя. Отсюда легко вывести общее число Шершней, по мере убыли восполнявшееся на таких шабашах. И к ним – более тысячи семисот найтов, рассеянных по Вольному Городу, – громадная сила!.. Уже сейчас Шершни могли разделаться с любой из крутарских стай, если б решились себя обнаружить. Конечно, каждый росич в бою стоил нескольких найтов, набранных из отребья, – но совладать со всей тьмой, да еще предводительствуемой Роем!..

Интересно, что делается с новообращенными Шершнями? – подумал Вадим. Судя по стати Эрнста, отнюдь не богатырской, тому суждено было в кратчайшие сроки заполнить пустоты в Шершневом скафандре, чтоб выйти на положенные габариты, – какая Текучесть, а!.. А с остальным что? В кого трансформируются найты в конце концов?

Еще вчера Вадим понял смысл акции, устроенной Эвой в зверинце Гоша, на свою беду взявшегося ублажать падальщиков. Конечно, провоцировать негоже никого, однако само присутствие ведьмы вызывает из человечьих глубин скопившуюся мерзость, будит первобытный мрак. Это слабые выдумали, будто ведьмы вводят в грех, – те ведь не опасны святым или героям? Лишь потенциальные грешники усматривают в ведьмах отражение низких страстей, сваливая на женщин собственную вину. Мертвое тянется к живому, и ведьмы, эти сгустки Хаоса, служат безотказной приманкой для отмеченных Тьмой. Потому-то при виде Эвы так всколыхнулись найты, доселе неразличимые в толпе!.. Может, неспроста именно их подмяли Шершни, лишь усилив природные склонности? Даже мясорубы оказались у Роя в подчинении: через брата Эрнста и отца Серафима. Значит, протянулась еще одна цепочка – к Мстителям. Творцов Шершни контролируют, спецов похищают, серков отлавливают… Черт возьми, остался ли хоть кто-то в городе без их назойливого внимания?

Тропинка через кладбище наконец кончилась, доставив путников к высокой безглазой стене, в основании которой угадывалась тяжелая дверь. За ней Вадим различил гул многих голосов, но любому зауряду окрестная тишина показалась бы мертвой. Неподалеку Вадим ощущал с полдюжину найтов, а разбросав мысле -облако шире, наткнулся еще на нескольких. Вертеп сторожили плотно – это не походило на обычную расхлябанность шушеры.

Довольно робко, словно бы в первый раз, Валет тронул дверь, и та сразу открылась, готовая заглотнуть любого. Пригнувшись, они вступили, миновали тесную и темную, пропахшую плесенью прихожую, раздвинули пыльные шторы. И окунулись в сумрачный неровный свет, после наружной темноты показавшийся ярким. Исходил он от развешанных по стенам газовых фонарей, стилизованных под смоляные факелы, вполне гармонировавших со сводчатыми потолками и окнами-щелями, завешенными наглухо. А вкруговую пола, точно для подстраховки, багрово пылали лампы, знакомые Вадиму по загородному Гнезду.

Помещение оказалось просторным, и народу хватало, даже слишком. Выглядела публика разношерстной: щеголеватые “гиены”, шерстистые “выдры”, драные “шакалы”, грозные “гишу”, палочники, цепники, секачи, – но по нутряной сути, как ощущал ее Вадим, они различались мало, а потому уживались: “ворон ворону глаз не выклюет”. Эта не та взрывная смесь в трактире иудеев, к которой поднесла спичку Эва, – здесь все ринулись бы в одну сторону, а не друг на друга. Однако теплоты меж ними не было, будто сплачивала их не взаимная тяга, а общая подчиненность. Боевым братством здесь не пахло – еще очко в пользу росичей.

Оглядевшись, Валет призывно махнул ладонью и вразвалку зашагал к небольшому, накрытому уже столику в самой глубине зала. Обходя пирующих, Вадим осторожно двинулся следом. Мысле -облако он съежил до предела, чтобы не царапать чужие сознания и самому впустую не заводиться. По сторонам тоже старался не смотреть, поскольку от таких картинок пришлось бы отстраняться , а силы следовало беречь. Здешние посетители явно относились к любителям хоррора (может, даже натурного) – причем к тем, кто сам не прочь поучаствовать. Мясо тут пожирали сырым, хотя и вымоченным в уксусе, а запивали дымящейся кровью – хорошо, не человечьей. Вообще дух в помещении стоял жуткий. Но музыку наяривали живенькую, а голые девицы, взамен одежды густо татуированные либо раскрашенные от ногтей до бровей, выплясывали на подиуме с полной отдачей, энергично мотая ягодицами, крутя налитыми (силиконом?) грудями. Не об этом ли Вадиму мечталось вчера?

Наконец они достигли заветного столика и уселись, боком к стене. Вадим поспешил занять место укромнее, чтобы стена защищала и сзади, – Валет не препятствовал. Вообще он походил сейчас на спущенный баллон, словно уже исполнил роль и дальше от него ничего не зависло. Наверное, так и было. К тому ж новые знакомцы Вадима, оккупировавшие ближние столы, перестали отворачивать лица (будто он не опознал их по затылкам) и теперь со зловещими ухмылками поглядывали на гостей. Мышка вбежала, привлеченная душком сыра, клетка захлопнулась – чего еще? Осталось выяснить, кто тут сыр.

А в соседнем углу трое мосластых дылд сосредоточенно гоняли в новус, популярную в этих местах замену бильярда, попроще и покомпактней. Во времена Вадимовой юности с таким же увлечением резались в настольный теннис, а вместо новуса практиковалась игра в “чапая” – без кия, пальцами, на шахматной доске. Но даже в новусе не применяют стальные кии, с заточенными остриями и ребристыми рукоятями, – это ж пырялы, оружие таинственных тыкачей!.. А шашки у них тоже стальные? – заинтересовался Вадим. Не перенимают ли тыкачи опыт иудеев, швыряющихся шарами? “Легким движением руки” шашечка превращается в… сюрикэн? Такая была безобидная игра – этот новус.

Прекратив озираться, он уставился на Валета. А тот упорно глядел в сторону, с тоской ожидая бестактных вопросов. Кажется, наступал “момент истины”. Ах, как не хочется! – поморщился Вадим. Как неловко и стыдно уличать в мерзости человека, в целом симпатичного. И зачем он влез в это, господи…