Литмир - Электронная Библиотека

– Тебе не страшно? – спросила я Лиса.

– Меня успокаивает одно, – ответил тот. – Жрец Унгит сам подхватил лихорадку, и вряд ли ему сейчас до нас.

В это время Редиваль вдруг ни с того ни с сего сделалась набожной и зачастила в Дом Унгит. Лис и я отнеслись к этому снисходительно, тем более что ее всегда сопровождал старый верный дворцовый раб, и мы не сомневались, что он не допустит ничего дурного. Мы полагали, что она молится о том, чтобы богиня послала ей мужа, или просто пользуется возможностью не видеть нас хотя бы несколько часов, а в этом наши желания вполне совпадали. Тем не менее я потребовала, чтобы она не заводила ни с кем разговоров во время этих паломничеств.

– Ах, сестрица, не беспокойся! – ответила на это Редиваль. – Мужчины, увидевшие хоть раз Психею, уже не делают различий между мной и тобой. Мы с тобой не богини, нам жертв не приносят.

Глава IV

До тех пор я не имела никакого представления о нравах простых людей нашего города. Поэтому их преклонение перед Психеей, пугавшее меня с одной стороны (и потому, что я с ужасом думала о том, как жестоко Унгит может покарать простого смертного, посягнувшего на положенные только ей почести, и потому, что я знала, как мстителен Жрец Унгит и сколько у него найдется вооруженных и сильных союзников среди многократно умножившихся недругов моего отца), с другой стороны представлялось мне некоторой защитой от всех этих опасностей.

Спокойствие было недолгим, ибо мы не подумали о главном уроке, извлеченном чернью из случившегося: дворцовые врата открываются, если в них хорошенько постучать.

Психея еще не успела полностью оправиться от недуга, а они уже снова ломились во дворец, требуя на сей раз зерна.

– Хлеба! Хлеба! Мы умираем с голоду! – кричала толпа. – Отворите царские амбары.

На этот раз Царь был вынужден уступить.

– В следующий раз вы ничего не получите! – сказал он собравшимся на площади. – Откуда у меня зерно, если земля не родит его?

– А почему? – громко выкрикнул в толпе кто-то.

– Где твои сыновья, Царь? Кто будет твоим наследником? – сказал другой.

– А вот у царя Фарса целых тринадцать сыновей! – сказал третий.

– У бесплодных царей и поля бесплодны, – подвел итог четвертый.

На этот раз Царь успел заметить, кто говорит; он незаметно кивнул стоявшим сзади лучникам. Быстрая стрела пронзила горло наглеца, и толпа обратилась в бегство. Но отец поступил неправильно: убивать нужно было или всех, или никого. В чем он был прав, мой отец, так это в том, что мы не могли больше раздавать народу зерно: после второго неурожайного года в царских амбарах осталось только наше собственное посевное зерно и больше ничего. Даже обитатели дворца вынуждены были довольствоваться луком, лепешками из бобовой муки и жидким пивом. С большим трудом мне иногда удавалось раздобыть лучшей пищи для выздоравливающей Психеи.

Дальше случилось вот что. Вскоре после того, как Психея окончательно поправилась, я вышла из Столбовой залы, оставив там отца наедине с Лисом, и отправилась посмотреть, что поделывает Редиваль. Ведь моему отцу ничего не стоило задержать меня по делам на целый день, а затем накричать на меня за то, что моя сестра осталась надолго без присмотра. Но на этот раз она попалась мне сразу: Редиваль шла вместе с Баттой, возвращаясь из одного из своих обычных походов в Дом Унгит. Батту и Редиваль в те дни было водой не разлить; они так и шастали повсюду с вороватым видом по каким-то своим таинственным делам.

– А, сестричка-тюремщица! – воскликнула Редиваль. – Не извольте волноваться, я в полном порядке. Это не за мной стоило бы присматривать. Лучше скажи мне, где пропадает наша маленькая богиня?

– Полагаю, в царских садах, – ответила я. – И не такая уж маленькая – она тебя на голову выше.

– Ах, ужас-то какой! Не сказала ли я, часом, чего-нибудь богохульного? Как бы гром небесный не поразил меня! Да, я совсем забыла, что она у нас уже большая. Такая большая, что полчаса назад я безо всякого труда заметила ее на пустоши возле рынка. Царским дочерям не к лицу гулять одним по пустошам, но богини, разумеется, выше подобных предрассудков.

– Истра одна в городе! – воскликнула я.

– По крайней мере была там, – визгливо добавила Батта. – Носилась как угорелая, задрав юбку.

И она попыталась показать, как носилась Психея. (Сколько я помню Батту, она всегда передразнивала всех, хотя была к этому совершенно не способна.)

– Я побежала за ней, за этой нахалкой, но она шмыгнула в чью-то дверь, и поминай как звали.

– Ладно, – сказала я. – Девочка, конечно, не должна была так делать. Но я не думаю, что она попадет в какую-нибудь беду.

– Не думаешь? – переспросила Батта. – Это как сказать.

– Ты спятила, няня! – сказала я. – Не прошло и шести дней с тех пор, как люди молились на нее.

– Я об этом ведать ничего не ведаю, – пробурчала Батта (которая, разумеется, прекрасно все знала). – Может, что и было, но нынче все по-другому. Я-то сразу видела, что ничего хорошего из этого волшебства не выйдет. Лихорадка-то пуще прежнего разыгралась! Вон вчера человек сто померло! Это мне шурин кузнецовой жены сказал. Люди поговаривают, что от ее-то рук все это и бывает – лихорадка то есть. Я тут говорила с одной старухой, так та говорит, что ее старика она тронула, а старик-то и помер сразу – даже до дому не донесли. И не одна она так говорит. А вот послушались бы старую Батту…

Но я уже не слышала брюзжания няньки; я вышла на порог и посмотрела в сторону города. Вид, знакомый мне с детства, показался мне в тот миг враждебным и чужим, странным и каким-то незнакомым. Наконец я заметила Психею, которая быстро шла к воротам дворца. По походке было видно, что сестра страшно устала. Когда Психея переступила порог, она сразу схватила меня за руку и поволокла во дворец. Она не сказала ни слова, пока мы не пришли в нашу опочивальню, но грудь ее сотрясали безмолвные рыдания, как у человека, у которого застрял ком в горле. Затем она заставила меня сесть в кресло, сама села у моих ног и положила голову мне на колени. Мне сперва показалось, что она плачет, но когда Психея подняла лицо, глаза ее были сухи.

– Сестра, – сказала она, – что со мной?

– С тобой? Ровным счетом ничего, Психея, – ответила я. – Почему ты спрашиваешь?

– Почему они говорят, будто я проклята?

– Кто это посмел такое сказать? Мы прикажем вырвать ему язык! И где ты вообще была?

Психея рассказала мне все. Она пошла в город (что, по моему мнению, было весьма глупо с ее стороны), не сказав никому из нас ни слова. Пошла, потому что проведала, что ее кормилица (та самая, которую подыскала ей я) заболела лихорадкой и лежит в бреду. «Раз говорят, что мои руки исцеляют, кто знает – может, оно так и есть. Почему бы не попробовать еще раз, решила я…»

Я сказала ей, что она поступила очень плохо, но она не стала оправдываться, как провинившийся ребенок. Она просто посмотрела на меня спокойно и серьезно, и я впервые полностью осознала, что передо мной уже не дитя, а взрослая девушка. От этого у меня заныло сердце.

– Но кто же назвал тебя проклятой? – спросила я.

– Ничего особенного не случилось, пока я не вышла из дома кормилицы; разве что никто почему-то не здоровался со мной на улице, а еще – женщины, завидев меня, подбирали юбки и переходили на другую сторону. Но когда я пошла домой, мне повстречался мальчик – очень милый мальчуган лет восьми. Он посмотрел на меня и плюнул мне под ноги. «Какой невоспитанный мальчишка!» – сказала я со смехом и протянула к нему руку. Он вытаращился на меня как на гадюку и с ревом убежал. После этого некоторое время мне никто не попадался, а затем я повстречалась с несколькими мужчинами. Они посмотрели на меня не по-доброму, а за спиной у меня начали шептаться: «Проклятая идет! Проклятая! Она вообразила себя богиней!» А один из них сказал: «Она навлечет проклятие на всех нас!» И они стали швырять в меня камнями. Нет, они не попали в меня, но мне пришлось убежать от них. Почему они себя так вели? Что я им такого сделала?

7
{"b":"49611","o":1}