– Да и теперь уговаривают, – сказал с третьей полки солдат, читавший газету, – каждый день на фронт от них агитаторы приезжали. А мы что с ними делали? Снимем с него пиджак, штаны, наденем солдатскую рвань и айда! Воюй храбро, до победного конца!

– Разбойники! – пробормотал костлявый чиновник.

– Разбойники?? – с яростью передразнил солдат, – а ты в окопах гнил? А тебя вша ела?

Шахов хотел вмешаться, но промолчал.

– Все вы хороши разговоры-то разговаривать, – пробормотал солдат, ложась обратно. – Временное правительство? А есть там хоть один настоящий крестьянин? Все буржуи сидят, говорят один двенадцать сахарных заводов содержит!

– Граждане, позвольте пролить на вас одну каплю света, – сказал вдруг востроголовый человек, выглядывая из соседнего купе, – в чем тут собственно говоря, основной вопрос? У нас, например, в Орловской губернии, солдаты проломили начальнику милиции череп. Это было полнейшее нарушение администрации. Начальник милиции спасся исключительно благодаря хирургическому вмешательству со стороны доктора Губина. И представьте себе, что все эти солдаты, разбивавшие череп, оказались уголовным элементом. Одного из них, по фамилии Чубик, даже удалось задержать, хотя на другой день солдаты его отбили. Граждане, на что это указывает? Это указывает на то, что немцы тут, может-быть, и непричем. Безусловно отдельные большевики наверняка подкуплены немцами, но главную роль играет уголовный элемент, выпущенный из тюрьмы еще в марте. А что касается до того, что большевики и есть этот уголовный элемент, так на это у меня имеются документальные данные.

– А я не желаю! – сказал солдат, свешиваясь со своей полки и с ненавистью заглядывая в соседнее купе.

– Чего не желаете? – удивился востроголовый.

– А я не желаю, чтобы на меня проливали каплю света! Знаем мы эти капли! Мы с этими каплями четвертый год в окопах отсиживаемся!

Чахоточный юноша давно хохотал тонким смехом, адвокат презрительно молчал.

– Я – не большевик, – сказал молчавший до сих пор Шахов, – я очень далекий от политики человек. Но если бы завтрашний день Советы вооруженной силой попытались сбросить правительство, я бы взял винтовку и пошел бы с ними. И не большевику ясно, что продолжать войну – бессмысленно, когда солдаты не хотят и не будут воевать, что давно пора заключить мир, потому что иначе он сам заключится, что давно пора дать крестьянам землю, потому что иначе они ее сами возьмут. И уже начали брать, и правы!

Солдат слушал его с жадностью.

– Ясно еще, – продолжал Шахов, – что Временное правительство не может ни заключить мира, ни дать землю без выкупа. Это – правительство буржуазии, а буржуазии невыгодно ни то, ни другое. Стало-быть, для того, чтобы крестьянство и пролетариат добились мира и земли, Временное правительство нужно сбросить.

Вошел кондуктор с фонарем в руках – начали проверять билеты.

Шахов так же внезапно оборвал, как и начал. Всю остальную часть пути он молчал и думал о том, что его встретит в Петрограде.

В шестом часу утра поезд дотащился до Петрограда. Шахов, закинув свой мешок за спину, соскочил с платформы и стал пробираться к выходу.

Толпа, запрудившая вокзал, пронесла его, вместе с собою, до самого выхода, едва не столкнув на рельсы, потом внезапно отхлынула назад и прижала спиной к двери, на которой висела заржавленная доска с надписью «дежурный по станции». Дверь, не выдержав напора толпы, распахнулась и он стремительно влетел в помещение.

В комнате дежурного по станции было накурено до того, что у Шахова заслезились глаза. Он разглядел, однако, что комната была полна народу и все с чрезвычайным интересом слушали разговор двух людей, стоявших у письменного стола один против другого. Один из них был тучный железнодорожник с грязными седыми усами, другой светлоголовый человек в форме солдата инженерных войск.

– Я вашего комитета не признаю! – кричал железнодорожник. – У нас есть свой комитет! Я повинуюсь только Исполнительному Комитету железнодорожников…

Светлоголовый молча слушал его, оглядывая исподлобья всех собравшихся в комнате.

– Я – комиссар Военно-Революционного Комитета, – медленно и упрямо сказал он, когда железнодорожник, стукнув кулаком по столу, кончил свою речь, – Военно-Революционный Комитет ничего не требует от вас, кроме прямого исполнения ваших обязанностей.

– Я сам знаю мои обязанности! Я знать не хочу никакого Военно-Революционного Комитета! Я отказываюсь исполнять ваши приказания. Если бы даже вы притащили с собой целый полк солдат…

– А вы думаете, что я пришел сюда один? – флегматично спросил светлоголовый солдат, указывая рукой в окно.

Все обернулись. Седоусый железнодорожник ахнул и подбежал к окну: на всем протяжении платформы стояли патрули.

– Вокзал занят войсками Военно-Революционного Комитета, – спокойным голосом объяснил солдат.

– Да чорт возьми, что это за комитет такой? – пробормотал кто-то над самым ухом Шахова.

Он обернулся и увидел костлявого чиновника, ехавшего вместе с ним в соседнем купе.

– Не знаю, я только-что приехал, – сказал он, забывая о том, что это должно быть известно чиновнику – нужно полагать, что в городе…

– Что?

– Не знаю… восстание.

– Восстание! – вдруг подумал он с неожиданной силой.

Толпа снова оттеснила его; он пересек вокзал и вышел на площадь.

Резкий ветер хлестнул в лицо и откатился.

Площадь была почти пуста – кроме патрулей, стоявших на углах у Невского и Гончарной, ничто не указывало на то, что в городе начинается восстание.

Он долго смотрел вдоль пустынных улиц, ожидая движения, стрельбы, криков, всего, что неизбежно, как-будто, связывалось с восстанием, с мятежом, с революцией – и ничего не увидел. Наконец, он толкнулся в двери какой-то захудалой гостиницы на Лиговке и, добравшись до номера, не разглядев даже, куда всунул его спросонья швейцар, расстелил на кровати пальто и уснул, подбросив мешок под голову.

Не прошло и двух часов, как он проснулся от короткого сухого треска: на улице стреляли.

Он подошел к окну: город показался ему сонным, пустым; был дождливый осенний день, на площади кружились вокруг памятника трамваи.

Он поднял с кровати пальто, несколько минут разглаживал на коленях измятый воротник.

Когда он вышел на улицу, шел снег, и несколько раз Шахов машинально подносил к глазам руку, на которой, слегка холодя кожу, таяли снежинки.

На Суворовском он остановился перед листовкой, наклеенной на стене. Первая же фраза этой листовки поразила его:

«К гражданам России.

«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

«Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства – это дело обеспечено»…

Он не успел дочитать; кто-то сзади положил руку на его плечо и сказал негромко:

– Документы!

Шахов обернулся: прямо перед ним, почти вплотную, стоял невысокого роста коренастый моряк с винтовкой на плече, в бушлате; он пристально смотрел Шахову в лицо чуть раскосыми глазами. За ним стояли человек пять-шесть, почти все в штатском, в кепках и пальто. Впрочем, были среди них и солдаты.

– Документы! – весело повторил моряк.

Шахов отстегнул пальто, достал бумаги.

– Я только что с поезда, – сказал он хмуро, – я сегодня ночью приехал из Томска.

Моряк мельком пересмотрел документы и стоял несколько секунд, помахивая бумагами и поглядывая на Шахова веселыми серыми глазами.

– Читали? – вдруг спросил он, кивнув головой на листовку.

– Да, читал… Так это правда, что Временное правительство…

Моряк вдруг помрачнел.