– Мне не нравится эта идея про ночевку по двум причинам: во-первых, я не хочу, чтобы ты была до утра в этой, – переходя на шёпот и косясь на Дуняшу, – подозрительной компании – вдруг начнут бомбить, куда вы там все денетесь? Сто человек в подвальчик заберется? И, во-вторых, – она взяла паузу, – ведь завтра же возвращается твой отец, с которым ты так давно не виделась…

– Бабэля, всё будет хорошо! Я тебе обещаю! А подвал у прокурорши огромный! Туда при желании весь Донбасс поместится! Правда, Дуняша?

– Эээээ… ммммм… – закивала та в ответ, кроша на пол печеньем.

Не хотела говорить Анна своей бабушке истинной причины её неистового желания попасть на свадьбу к сынку прокурорши, а причина на то была, но об этом чуть-чуть позже…

Несмотря на то, что Анна росла спокойным и молчаливым ребёнком, Александру Петровну смущала быстрота, с какой внучка её входила в самостоятельную вольную жизнь. Что и говорить, девушка умна не по годам, ладная, даже больше – красавица, с характером, но ум её был не по душе ей. Порой не понять было, откуда ветер дует под её крылья, поднимая всё выше. Высота та не во внешней привлекательности, а во властной уверенности, с которой Анна идёт к своей цели – стать известной балериной, причём не на родине, а в далёком зарубежье, в Америке. Случись с другой горе великое (в шесть лет внучка Александры Петровны трагически и навсегда лишилась матери, надолго потеряла отца), руки бы опустила, замкнулась. А Анна перенесла эту беду как взрослая, с пониманием.

Когда упитанная ученица, эдакая весёлая хрюшка, тихонько закашляла, стряхивая крошки от печенья с юбки, Александра Петровна очнулась от своих мыслей и продолжила занятие по сольфеджио для немых.

Родившийся в центре Лондона, проживший всю жизнь в городских джунглях, в глаза не видавший коровы или козы и уж тем более не представлявший себе славянской провинции, МарТин не переставал восхищаться даже осадкам в виде дождя и снега, мол, как они здесь вообще выпадают и почему? Часто ловил он себя на мысли, что самая обычная стрекоза, лихо лавирующая между рогозом, представляет из себя куда больший интерес, чем современный сверхмощный вертолёт. Именно здесь, в Безславинске, далёком от Лондона и всей его мегаполисной суеты, для МарТина стало очевидно, что земля и всё живое на ней – гречиха, полюбившаяся ему с первого раза, клевер, трава, лес, животные, птицы, рыбы и сами местные жители, почти поголовно рыжие люди, являющиеся неотъемлемой частью этой природы, – всё это и есть самое главное в жизни.

«Люди…» – подумал МарТин, но уже через мгновенье в его голове кружилось и порхало только одно имя – Энни. И еще он думал, что Энни не могут ранить или убить люди в черных униформах, просто не могут, и всё!

Несмотря на то, что у МарТина никогда не было подобной устаревшей модели видеокамеры, он очень быстро разобрался, как она работает. Тем более, у него появилось такое важное задание – снимать репортаж для английского телевидения! Не было предела счастью в его наивной и чистой душе, ведь светило солнце, пели птицы, всё вокруг благоухало живым, неподдельным проявлением природы-матушки. И даже тот факт, что видеокамера работала исключительно в черно-белом режиме – это явно было заметно на её крохотном квадратном мониторе – не омрачало настроения нашего героя, а даже напротив, придавало его репортажу некую оригинальную целостность или, если пожелаете, изюминку. Просто фотографировать и снимать кино в ЧБ – модно!

Ведь сама действительность, попадая через объектив внутрь старой, державшейся на честном слове видеокамеры, трансформировалась, принимая причудливые формы (монитор был тоже поврежден, изображение вытягивалось в левый верхний угол). Явь превращалась в фантастику ночного сказочного леса: колодец становился похож на избушку Бабы-яги, покосившийся забор – на ряды орлесианских копьеносцев, а полностью сгоревший автобус напоминал цитадель, служащую домом Оркам, кровожадным дикарям, уничтожающим всё на своём пути. Люди же вообще смахивали на каких-то странных пришельцев из далёких галактик и с разных планет, а потому не понимали друг друга, очевидно, были воинственно настроены, и чем больше МарТин глядел на монитор, тем больше он понимал, что реальная действительность – там, в видеокамере, но не вокруг него.

Вдруг, раздался гулкий хлопок и неприятная боль пронзила затылок МарТина. Вслед за хлопком послышался заливистый мальчишеский хохот – это развлекался Рыжий жох. МарТин чуть не выронил камеру из рук. Последовал ещё один хлопок и Рыжий жох крикнул:

– Монгол, меня сними в кино! Я Дрантаньян!

МарТин повернулся, потёр затылок и увидел в руках пацана недавно изданную, но уже сильно потрепанную детскую книжку, которой он и огрел МарТина, со странным названием «Дрантаньян и тры мушкетёры». Помимо названия, прочитать которое МарТин естественно не смог, на обложке был изображен не менее странный персонаж, напоминавший скорее запорожского казака с длинным чубом, нежели героя-гасконца описанного некогда Александром Дюма.

МарТину понравилась и широкая улыбка Дрантаньяна-украинца, и его длинная шашка, и мундир! И как-то само по себе вспомнилось приключение его любимого сказочного героя, про которого МарТину часто рассказывал отец, ставя в пример стойкость и мужество маленького оловянного солдатика. Вновь, как и много раз раньше, закружилась история в мыслях МарТина с самого начала, причем историю эту он помнил именно в исполнении отца, который с чувством и выражением читал каждое предложение:

– «Было когда-то на свете двадцать пять оловянных солдатиков, все братья, потому что родились от старой оловянной ложки. Ружье на плече, смотрят прямо перед собой, а мундир-то какой великолепный – красный с синим! Лежали они в коробке, и когда крышку сняли, первое, что они услышали, было: – Ой, оловянные солдатики! Это закричал маленький мальчик и захлопал в ладоши. Их подарили ему на день рождения, и он сейчас же расставил их на столе. Все Солдатики оказались совершенно одинаковые, и только один-единственный был немножко не такой, как все: у него была только одна нога, потому что отливали его последним, и олова не хватило. Но и на одной ноге он стоял так же твердо, как остальные на двух, и вот с ним-то и приключится замечательная история».

– Ти що заснув? – крикнул в ухо МарТину Рыжий жох и пару раз шлёпнул ладонью по затылку новоявленного кинокорреспондента.

Очухавшись от оплеух, МарТин продолжил съёмку. В объектив видеокамеры попадало всё подряд, будто само пыталось забраться в это маленькое устройство через стеклянный глазок: и дурацкая улыбка Рыжего жоха, и будка с привязанной к ней лающей собакой, и дразнившие МарТина мальчишки-сорванцы: «Эге-гей! Монгол-монгол, в штаны накакол!». Мужик на телеге, перевозивший старые шины от автомобилей для строительства баррикад, помахал ему рукой, и даже тетка с авоськой, удручённо качавшая головой, тоже забралась в видеокамеру. Вот только какой-то старенький дед с перевязанной окровавленным бинтом головой не стал забираться в видеокамеру. МарТин отвел ее в сторону, а дед так и остался сидеть на поваленном фонарном столбе возле трупа коровы, безмолвно плакать и сминать трясущимися руками камуфляжную куртку.

– Sorry, – тихо произнес МарТин и засеменил прочь: он очень не любил слезы, не терпел кровь и не принимал смерть.

Вдруг на лицо, на руки стали накрапывать тяжёлые капли. Начался грибной дождь – первый за последний месяц засухи.

Солнечные лучи резвились между длинными серебряными нитями дождя и, ударяясь обо всё, что попадалось на их пути, рассыпались на тысячи мелких солнечных зайчиков. МарТин прислонил видеокамеру к пеньку, да так, чтобы объектив был направлен прямо на большую лужу в центре дороги, где уже плескались мальчишки во главе с рыжим пронырой.

Эта никогда не пересыхающая глубокая лужа была брендом Отрежки да и самого Безславинска! Возможно, что когда-то она образовалась из-за неисправной водоразборной колонки, стоявшей неподалёку, возможно, из-за крохотного восходящего родника, а может, это было просто необъяснимое чудо, которых на земле украинской и русской – хоть отбавляй.