Молодой человек, весело засвистев и поправив вертикальный бейдж журналиста, болтавшийся на шнурке вокруг жилистой шеи, повернулся к своему спутнику:

– Ех, Безславинськ мистечко! Видпочинок для души. Чистисиньке повитря, чистисиньки продукти, дуже смачний самогон!

– М-да, – по-кошачьи протянул собеседник. – Весылый городок рыжих людей! И что их здесь так много?..

– Кстати, а Безславинськ – це що означаэ? – поднял бровь молодой человек.

– М-м-м, Безславинськ или Безславиньск, может быть, «Безс» значит «чёрт», а «лавинськ» – «ловить». Поймать Дьявола или Дьяволом пойман… – рассуждал собеседник с едва улавлиевым акцентом. Из нагрудного кармана его голубой рубашки торчала темно-серая международная профессиональная карточка журналиста.

– Интересний ход думки. А вот и дидусь Ленин нас закликаэ, а, Олежа Валерич? А, господин пригожий? – продолжал веселиться молодой человек. – Не хочете чи взобраться и застыть поряд з ним навики в бронзи або гранити?

– Что ж, предложение неплохое, – рассудительно отвечал его собеседник, весьма высокий и крупный мужчина лет пятидесяти пяти с женскими чертами лица – приподнятые изогнутые брови, сдобные губы, небольшой гладковыбритый подбородок и выразительные глаза, словом, он выглядел так, будто над ним поработал пластический хирург. Волнистые волосы аккуратно уложены, слегка прилачены и явно покрашены в каштановый цвет. Ухоженными пухлыми руками с бесцветным лаком на ногтях он придерживал лямку небольшого рюкзака за плечами и фотоаппарат на груди,

– Но, я думаю, нас в данный момент интересуют несколько другие вещи.

– И состоять они в удовлетворении все зростаючих духовних потреб? А тому путь наш…

– На свадьбу! И говори там только по-русски.

– Да знаю я, – на чистом русском подтвердил молодой человек.

– И не пей много, а то развезёт на жаре.

– Головне, щоб хохлы ж або кацапы не пидстрилили, поки йти будемо, – совсем тихо добавил «нестриженный пудель» и надолго притих. Их путь лежал через славный городишко, изуродованный артиллерийскими обстрелами и превратившийся в эдакое сплошное поле боя, состоявшее из тотальных руин.

Кто-то гордо сравнивал Безславинск с осажденной крепостью – на каждом перекрестке оборудованы баррикады, центр городка перекрыт бетонными арками и мешками с песком. На улицах хаотично разбросаны засады ополченцев, где дежурят бойцы с винтовками. Безславинск круглосуточно патрулировался людьми с автоматами и гранатами…

А кто-то стыдливо называл Безславинск городом-призраком, ожидающим трагедии и гуманитарной катастрофы: запасы продуктов заканчиваются, ограничено электроснабжение, скудеет запас топлива всех видов, энтузиазм и желание бороться улетучиваются…

Первое, на что обратили внимание собутыльники, был флаг Народного ополчения Донбасса, поднятый над зданием облуправления внутренних дел Безславинска. Олежа Валерич щелкнул его на фотоаппарат, протер влажной салфеткой шею, руки, мыски дорогих кожаных лоферов – его любимые пунцовые ботинки, купленные недавно в «Washington Redskins», – и собутыльники отправились дальше.

Время давно перевалило за полдень. Некоторые районы Безславинска остались без воды – в результате ночного артобстрела повреждения получил городской водопровод. Кроме того, отдельные части городка оказались обесточены, были оборваны линии электропередачи – это нацгвардия начала массированные удары по Безславинску и окрестностям. А обстрел продолжался, и к Отрежке, по словам ополченцев, стягивалась бронетехника, но уже всё было готово к тому, чтобы праздновать свадьбу по-домашнему, по-славянски.

Кстати, а что бы это значило: деревенская свадьба по-славянски? У большинства людей деревенская свадьба ассоциируется с убогой традиционностью, массой суеверий и морем горилки. И, возвращаясь к рассуждению о русско-украинской попойке, хочется сказать, что и поныне хватает не только на Украине, в Новороссии, но и в России таких свадеб. И особенно печально, когда гулянье превращается в обычную свадьбу-попойку со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но мы будем надеяться, что бракосочетание Геннадия и Виктории не превратится в жуткую бухую вакханалию на фоне братоубийственной войны.

Хотя кто знает, недаром эту тему затрагивал сам Александр Сергеевич в своём бессмертном произведении «Пир во время чумы».

Ведь чума, как и война, – стихийное бедствие, угрожающее жизни мирных людей.

В своей трагедии Пушкин прямо поставил задачу разрешения проблемы смысла жизни, личного достоинства и трагической необходимости выбора.

В «Пире во время чумы» люди не в силах ни бороться со стихией, ни спастись от неё. Кроме чревоугодия и пьянства, их не интересует ничего. Они обречены и знают, что неминуемо погибнут. Александр Сергеевич не фокусировал внимания на социально-исторических событиях, но для него было важно то, как ведут себя его герои при трагических обстоятельствах, что именно они противопоставляют страху смерти. Всплывут ли низменные, варварские инстинкты, охватит ли их паника, смиренно ли склонят они голову, или встретят «одиночества верховный час» мужественно и благородно?

«Избави нас, Господи, от чумы, голода и войны» – и если этими словами начиналась молитва французских крестьян в XVII веке, то как же надо было начинать свою молитву безславинцам в те страшные дни, когда штурмовая авиация ВВС Украины наносила удар за ударом? А снайперы национальной гвардии отстреливали мирных жителей по принципу «подобається – не подобається».

Итак, во дворе добротного двухэтажного особняка под навесом от солнца или дождя, сооруженным на скорую руку из жердей, верёвок и плёнки для парников, стоял длинный стол. Яркая красная скатерть лежала на нем, а по центру стоял здоровенный медный самовар, окруженный кучей баранок и леденцов – настоящая традиция! Украинские деревенские разносолы уютно разместились на широком столе, украшенном вышитыми носовыми платочками и вязаными салфетками. Крученики из сала, колбаса домашняя свиная, холодец домашний, сельдь с луком и картофелем, овощи с грядки, сало копченое, утки жареные, капуста квашеная со свеклой, всевозможные салаты и солянки – чего только не было на праздничном столе!

На столе, кроме яств и винно-водочных изделий, стояли садовые цветы в трёхлитровых банках и крынках, бережно обмотанных цветастой клеёнкой – эта идея пришла в голову высоченной бабище с бородавкой на подбородке, Степаниде Владимировне, матери жениха.

Личностью она была известной, и не только в Безславинске, но и во всей округе, поскольку когда-то работала судьей, а теперь занимала место прокурора. Правда, слава её была не как у поп-звезды или всенародно любимого писателя: знали Степаниду Владимировну, как взяточницу и человеконенавистницу, по непонятным причинам преисполненную злобой к людям.

У ее поросячьих глазок был стеклянный взгляд, сама она имела безгрешный вид тюремной надзирательницы, готовой вдруг взорваться, наказать построже. Да и вообще было видно, что ради облегчения своей судьбы она пойдет на все: предаст и Иисуса Христа, и Николая II, если бы Христа и Царя можно было предать повторно.

Сколько человеческих судеб загубила она за время своей судебной практики, сколько ещё предстояло загубить на должности прокурора – одному только Господу Богу известно. Всё-то у неё было схвачено ещё с советских времен! Отец Степаниды Владимировны всю свою жалкую жизнь посвятил пропагандистской партийной работе, тонко разбирался кому, где и что сказать, как правильно «подмазать», сколько именно денег дать в качестве взятки, чтобы достигнуть поставленной цели. Вот и дочь свою единственную, от природы страшную, как ядерная война, научил товарищ Ромаков всем тонкостям судебной и прокурорской карьеры.

Единственным слабым местом железной прокурорши Ромаковой был ее сын, унаследовавший, к счастью, гены отца. Ради него она готова была пойти на всё! Исполняла любой его детский каприз! А сколько раз она «отмазывала» своё детище от уголовных статей! Любил сынок кулаки почесать, всё правды искал да, по его мнению, мерзавцев наказывал.