Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Раз… два… три… четыре…

Кузьма задумался. Костистая худоба плеч выпирала из-под праздничной косоворотки. Большой одинокий глаз был сосредоточен.

Вскоре он задремал, но и на этот раз сорвалось, поскольку дед Кузьма резко дёрнулся, открыл глаз и затараторил:

– Овва, ось що вспомнил! Пробуджуюся сьогодни у себе на пасеки, бошка трискотить! В рот, будто кошаки насрали! Самогонка вчора була з курячого помета штоли… – кроме прочих профессий Кузьма самостоятельно освоил пчеловодство и стал пасечником-самоучкой. – Хотел похмелиться, йду до будки сабачачей, ну я в ний обычно опохмел тримаю, глянь, а пес разом з будкою втик, убёг, понимаешь. Жуть и только! Натанич, дай похмелиться!

Сын древнего народа тяжело выдохнул, немного подумал, после закурил свою любимую козью ножку и недружелюбно посмотрел на своего несознательного пациента, который не мог угомониться.

– А? Натанич! Опохмели по-соседски.

– Послушайте, Кузьма, шоб ви здохли со своим опохмелом! – Натаныч неожиданно перешел на «Ви» и одесскую манеру разговора, – Ви мне нравитесь! Но, шоб вас козёл понюхал, разве ж это был жуткий рассказ? Простите, но это жэш просто история за кобеля дэбила! Зачем ему было сбегать-таки с будкой? И кудой здесь можно вообще сдрапать? Тем более, ваша жена прокурорша мало того, шо погрязла во взятничестве, она ещё-таки тоннами гонит горилку и торгует ею ночами напролёт, а ви трезвый ферментируете! И вообще, верните мне мою кепи! Шо ви её натянули на свою пустую голову?

– Зараз обижусь и пийду до хаты!

– Идите, обижайтесь и кидайтесь хоть головой в навоз! А мне больше не интэрэсно ходить с вами по Отрежке!

В этот самый момент калитка распахнулась, и во двор зашёл МарТин, державший на вытянутых руках важный подарок – видеокамеру. Он выглядел потешно: грязный, растрёпанный, как забавный чёртик из табакерки. По-русски МарТин говорил плохо и несвязанно, но некоторые слова ему удавались легко и даже непринуждённо.

– Хорошьо презент! – отчеканил он, делая акцент на «шьо» и «пре». – I love You, Дэд-Натан!

Именно так звал МарТин своего родного дедушку по матери. Не задерживаясь, МарТин прошел мимо мужиков прямо в хату.

Внутри пахло кислыми щами, к вкусу и запаху которых МарТин, как, впрочем, и его дед, никак не мог привыкнуть. Его вообще напрягала русско-украинская стряпня бабушки, словно та готовила исключительно назло – всё было с каким-то странным привкусом кисломолочных продуктов. Но это не мешало МарТину любить свою бабушку той настоящей неподдельной внучатой любовью, которую мы впитываем в себя с молоком матери, которая прививает нам самые главные принципы жизни – любить легче, чем ненавидеть! В Отрежке звали бабушку просто – баба Зоя, но МарТин со своим видением русских словосочетаний называл её ласково: Бэб-Зая.

Что-то в ней, в бабушке, было примечательное, неброское, такое, в чем хотелось разобраться поглубже. Несуетливая аккуратность, присущая в общем-то многим женщинам? Пожалуй, да. Она сидела у окна, свежая, собранная, с безукоризненно отглаженным белым воротничком на кримпленовой синей кофте. Опрятно уложены седые волосы, плотная цветастая юбка, из-под которой выступала только одна нога, вторую бабушка потеряла давно, упав с лесов во время покраски безславинского клуба имени Павлика Морозова. Бабушка пела немного грустную русскую песню и гладила дешевым старым утюгом любимую футболку МарТина с изображениями мультгероев Симпсонов. Рядом с ней, у подоконника, аккуратно стояли костыли, чьей-то бережной рукой перемотанные цветной изолентой в области предплечья. «Конечно, – подумаете Вы, – именно эта её основательность и ясный спокойный взгляд создают общее впечатление: перед тобой человек набожный, привычный к труду, порядку и постоянному общению с людьми».

– Господи! Где ж ты так измазюкалси-то?! – не столько строго, а скорее с сожалением вскрикнула бабушка Зоя.

– How is the kitten? – поинтересовался МарТин, указывая на коробку из-под обуви, стоявшую на полу рядом с костылями. В ней на мягком лоскутковом подстиле лежал малюсенький слепой котёнок четырёх дней от роду. Рядом сидела его мать – пятнадцатилетняя кошка Маруся. У неё был рак молочных желёз, и потому на Марусю надели попону, чтобы малыш не мог тыкаться в её больные соски. Бэб-Зая трогательно кормила котёнка каждые три часа из бутылочки с соской. Давала она и МарТину покормить малыша, приговаривая: «Ишь ты, какой малой, а уже соображает, – и, переводя глаза на Марусю, продолжала, – Шож ты нам на старости лет притащила этого мальца? Шож ты натворила-то, проказница?».

– Киттен твой в порядке, – успокоила Бэб-Зая, не останавливая глажку футболки.

– Бэб-Зая, please, – заглядывая в словарь и переходя к главной теме, взмолился внучок, – трэбо ходьить швадба – wedding! Бэб-Зая, там Энни! Вместе to celebrate a wedding! Кино дельать, – хвалясь видеокамерой, продолжал он свой чудной лепет, – Reporting! Бэб-Зая, ходьить Please!

– Я всё поняла. Знаю я про эту свадьбу полоумную. Нечего тебе там делать. Нет. Не пойдешь! Да и война кругом! Стреляют ведь, окаянные, без разбора! Пойми ты!

– Бэб-Зая! Please!

И вдруг МарТин неожиданно упал на колени перед бабушкой и посмотрел на неё такими глазами, что она, забыв про утюг, рванулась к нему, наклонилась, обвила его шею своими тёплыми заботливыми руками.

– Да ты што? Мартынушка ты мой дорогой! Ты што ж это творишь? Встань немедля! Встань, мой хороший!

МарТин встал, обнял бабушку, после посмотрел ей прямо в глаза, и в его глазах она прочла одно огромное «пожалуйста».

– Господи, пойми же ты, наконец, боюсь я за тебя, напьются ведь они тама, окаянные, начнуть хулиганить, не дай Бог, чего с тобой сотворят. Тебя ещё напоят… Или не приведи Господь взрывы начнутся!

– Бэб-Зая, please!

Вдруг запахло горелым и из-под утюга повалил дым.

– Бэб-Зая! – вскрикнул МарТин, и они оба бросились к столу, но было поздно, поскольку футболка с Симпсонами была сожжена и восстановлению не подлежала. МарТин натянул свою футболку на бабушку, улыбнулся и прошептал:

– Бэб-Зая, Энни! I have to go!

– Господи, далась тебе эта Анька. Не мог никакую другую себе придумать. Забудь ты про неё. Греха ж не оберемся…

– Please…

– Людям жрать толком нечево, время-то щас тяжолое какое, а эти спенкулянты свадьбу затеяли.

– Please!

– Ладно, Бог с тобой. Иди ты на эту свадьбу. Отправлю деда, штобы приглядел за тобой. Я бы и сама пошла, да на кого этого Киттена твоего оставлю… Только помойся сначала и переоденься. Не принято у нас так на люди ходить.

Не найти счастливее человека – в этот момент даже маленькая победа казалась МарТину огромной.

Выдувая губами мотив задорной английской песенки, он принялся угловато и одновременно очень трогательно вальсировать по комнате, держа перед собой видеокамеру. Бабушка смотрела на своего странного внука, не похожего ни на кого на свете и, наверное, думала, что он подобен барону Мюнхгаузену, воображавшему себя кем угодно, но только не тем, кем он был на самом деле. Конечно же, её внук был чужд и одинок в провинциальном Безславинске, но сколько гармонии и света было в его одиночестве, сколько добра и надежды исходило из его глаз…

– Я придумал оригинальный подарок на свадьбу! – затараторил МарТин по-английски, – Я сделаю его своими руками. Ты мне поможешь?

– Хватит лепетать уже. Все равно не пойму ничего, – отговаривалась она, немного подумала и организованно продолжила, – Сейчас деда до Ощадбанка отправлю, пущай с моей карточки деньжат сымет, а то без конверта на свадьбу ходить негоже, а ты иди мыться.

Слово «мыться» МарТин знал и любил. Ведь это означало не поход в ванную комнату в Лондоне, которая была для МарТина оазисом комфорта, образцом современного дизайна, уединения и даже творчества – там он любил сидеть в пенной воде и придумывать новые образы для своих картин. То было самое настоящее приключение, поскольку под словом «мыться» в деревенском смысле слова подразумевалось пойти в сарай, где в небольшой, покосившейся от времени пристройке, весьма отдалённо напоминавшей душевую кабину, не было даже дверцы. Зимой от сильного ветра дверцу сорвало с петель, а Натаныч так и не приладил её на место.

11
{"b":"483336","o":1}