- Остановитесь, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Остановитесь, я не могу больше. Я люблю Вас.

Станислав Леопольдович сел и опустил голову.

- Полчаса назад или… час я говорила Вам, что мне позвонили. Да Вы и сами слышали. Кто-то сказал, что Вы сумасшедший. Что у Вас систематический бред по поводу античной мифологии. Мне посоветовали обещать Вам все, что Вы будете просить. Я поверила… я то верила, то не верила, что Вы безумны. Теперь я точно знаю: Вы безумны.

- И… что же? - не поднимая головы, спросил Станислав Леопольдович.

- Я люблю Вас, - торжествующе крикнула Эмма Ивановна. Станислав Леопольдович, голубчик, я ведь тоже сумасшедшая, мы все сумасшедшие, кругом одни сумасшедшие… да здравствуют сумасшедшие! Но надо уметь сойти с ума - так! Сойти с ума на любви… неизвестно к кому! Какое счастье, что Вы сумасшедший, а не тень… - и, бросившись к Станиславу Леопольдовичу (он отпрянул было), она обняла его и хотела поцеловать…

В тот же самый миг, словно обжегшись, она отдернула руки и… и смотрела на них, будто не ее это руки, будто чужие.

И только потом - вздрогнула: всем телом, всем существом своим.

Кожа гостя была холодна, как мрамор, и никакого запаха, никакого человеческого запаха, теплого запаха тела - не было. Лишь слабый запах хорошего ледяного одеколона. Она потрогала свои губы пальцами, подняла глаза.

- Что это было?

- Это тень, - ровным голосом сказал гость.

- Но зачем? - Эмма Ивановна опустилась в кресло, обхватила голову и, раскачиваясь во все стороны, закричала: "А-а-а, а-а-а-а", - без силы, без интонации.

- Не кричите, - тихо попросил Станислав Леопольдович.

Эмма Ивановна подчинилась сразу. Они молчали - недолго: день шел к концу.

- Когда Вы исчезнете? - спросила она.

- Кажется, через полчаса. - Станислав Леопольдович снова взглянул на небо.

- А когда появитесь снова?

- Зачем Вам это, Эмма Ивановна?

- Я спрашиваю, когда? Я люблю Вас. Я Вас больше всех на свете люблю. Так… когда же? Через год? Через десять лет? Я буду ждать Вас, если… если не умру. Я не пойду больше на бульвар - никогда.

- Я могу материализовываться каждый день. Но на Атлантиде есть закон… один из законов: нельзя открывать живым тайну бессмертия. За это тень рассредоточивают. То есть, попросту говоря, уничтожают. Если кто-нибудь узнает…

- Кто может узнать?

- Любая тень.

- И… сейчас? Здесь, с нами, тоже есть какая-нибудь чужая тень?

- Нас в любую минуту подслушивают. И подглядывают за нами в любую минуту. Мы никогда этого не замечаем.

- Что же делать?

- Надеяться на порядочность присутствующих здесь теней, - парламентским голосом произнес Станислав Леопольдович и улыбнулся простой улыбкой. - Не бойтесь, дорогая моя, любимая моя Эмма Ивановна!

- Нет, Кло. Пусть я буду Кло, ладно? И "на ты".

- Хорошо, Кло.

- Как же мы будем жить, магистр Себастьян?

- Как получится, Кло. Как получится и… и сколько получится.

Она медленно, очень медленно подошла к нему и сухонькой, сморщенной рукой провела по его лбу.

- Холодно, - сказала она.

- Холодно, - подтвердил он.

- Скоро? - спросила она.

- Скоро, - ответил он.

- А может быть… - начала она.

- Не может быть, - закончил он.

- Даже если мы свет во всех комнатах?

- Глупышка…

Оба вздрогнули от телефонного звона - долгого, как история их души.

- Подойти, магистр?

Станислав Леопольдович пожал плечами.

- Воронеж вызывает, - сообщил ненужный женский голос,

- У меня никого нет в Воронеже, - ответила Эмма Ивановна и трубку опустила. И пошла к окну. Небо было печальным.

- Сколько осталось, мало?

- Несколько минут… очень мало. Мне лучше уйти. я не хочу. чтобы ты…

- Ничего, мне хватит, - быстро сказала Эмма Ивановна, вышла на середину комнаты и остановилась, опустив руки.

Это была очень старая уже женщина в нелепом зеленом платье с галстуком, из кармана которого торчал пестрый носок чужого человека. У нее немножко подрагивала голова и глаза были мокрыми, блеклыми. Но это была красивая женщина, которая знала, как она красива. Она набрала много-много воздуха - может быть, даже слишком много, потому что закашлялась, но, справившись с кашлем, произнесла, словно извиняясь:

- Мне казалось, я не помню, но вот же… помню. Было бы кощунственно забыть навсегда, слушай:

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - собирались вместе, начинали песню про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - птица пролетела, песню подхватила про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - кто ж найдет отныне песню на чужбине про зеленый дол?

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - а все та же птица с песней возвратится про зеленый дол!

Доля моя, доля - птица в чистом поле! дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - мой зеленый дом!..