- Присаживайтесь, - Эмма Ивановна кивнула на кресло, сама же в кресло это и опустившись - без сил. Гость поискал глазами стул, сел далеко от Эммы Ивановны. Молчали.
- Пожалуйста, говорите, - попросила Эмма Ивановна. - Спросите у меня о чем-нибудь.
- О чем бы, например?
- Я не знаю.
- Хорошо, спрошу. Вы помните мое имя?
- Да. Станислав Леопольдович.
- А имя Клотильда говорит Вам что-нибудь? Вы знаете это имя?
Эмма Ивановна кивнула. Гость молчал.
- Знаю. - Эмма Ивановна кивнула еще раз - на всякий случай. - Это такое немецкое имя. Довольно редкое теперь. И что?
- Да ничего, в общем. У Вас оно с чем связано?
Эмма Ивановна немножко подумала - самую малость:
- Клотильда… Будденброк. Она ела очень много.
- А еще?
- Еще… очень набожная была.
- Да нет, я не о Клотильде Будденброк, я о Вас. Что Вы еще можете об имени этом сказать?
- Ничего больше, - устало ответила Эмма Ивановна.
- Хорошо.
- Хорошо?
- Не знаю, впрочем. Почему Вы тогда назвали меня "магистр"?
- Потому что… сон. Я Вас так во сне называла. Несколько недель назад. Но при чем тут Клотильда?
- Видите ли, это имя моей жены.
- Вы женаты, - заключила Эмма Ивановна очень спокойно.
- Она оставила меня много лет назад.
- Вы были женаты, - так же спокойно исправилась Эмма Ивановна.
- Был. Вот Клотильда… Кло и называла меня тогда "магистр". Я подумал что Вы, может быть, с ней знакомы, раз… раз знаете домашнее мое имя.
- Нет, мы не знакомы.
- Значит, сон вещий.
- Как интересно, - без энтузиазма сказала Эмма Ивановна. Повременила и добавила: - Я догадалась, зачем Вы пришли.
- Это нетрудно: я ведь откликнулся на Ваше предложение.
- Вы послушны, - усмехнулась Эмма Ивановна. - Хоть, помнится, и заставляли себя долго упрашивать.
- Вы ничего не знаете обо мне, что же Вы так… - поморщился Станислав Леопольдович.
- Но и Вы ничего обо мне не знаете. - Эмма Ивановна вздохнула. - Я очень, очень устала. Два часа назад я проводила на поезд человека, который говорил, что любит меня и любил… и я думала, что люблю его, что могу любить его.
Станислав Леопольдович смотрел на носок в руке Эммы Ивановны.
- Носок, - сказал он. - Веселенькой расцветки. Трогательно.
- Как Вы можете! - тихо возмутилась Эмма Ивановна.
- Вы любите до сих пор? - почти смеясь.
- Это мое дело, - она защитила себя как смогла. И вдруг призналась: - Сама не пойму. Просто не было никого - и как-то уже неважно стало… люблю, не люблю.
- Важно. Это всегда важно. - Гость продолжал смотреть на носок.
Эмма Ивановна сжала носок в кулаке, сунула в карман платья.
- Он навсегда уехал. В Воронеж. Домой. И сразу Вы пришли, - она опять усмехнулась, - на освободившееся, так сказать, место… Вы тоже ко мне на месяц? Или нет, даже на вечер один - без чемодана!
- У меня нет ничего, Эмма Ивановна, никаких вещей. Но я к Вам навсегда.
- И он говорил, навсегда. А для Вас навсегда - это… сколько?
- Долго, - сказал Станислав Леопольдович.
- Как долго? До смерти?
- Больше, Эмма Ивановна. Больше. Правда, есть одно обстоятельство… Но потом об этом. Вы не думайте, я все понимаю: очень я поздно пришел. Надо было бы мне первому… до него… А после уже - я считал себя не вправе: я наблюдал немножко за вами - издалека. Вы были счастливы… Как и еще одна пара - молодых совсем людей, за которыми я тоже издалека наблюдал: Петр и Эвридика, мои подопечные, они-то уж точно счастливы, им не до меня. Я и не вмешивался… у них тоже все быстро…
- Ваши… дети?
- У меня нет детей. Просто я как бы отвечаю за них, но об этом когда-нибудь совсем потом. Вы успокойтесь только.
- Попробую. - Эмма Ивановна встала: сидеть не могла уже. - Давайте-ка мы с Вами чаю крепкого…
- Спасибо, - с поспешностью - странной - сказал гость. - Я не могу чай пить, спасибо.
- Не можете? Тогда кофе, да?
- И кофе не надо, спасибо.
Отказ был полным. Настаивать не имело смысла.
- У меня еще вина есть немножко. Знаете… сухое, хотите?
Гость покачал головой - энергично.
- Значит, совсем ничего? Или вот… водички минеральной?
- Эмма Ивановна, - он прижал руку к груди, - не беспокойтесь, прошу Вас. Ничего не надо. Мне нельзя этого ничего.
- А что, что вам можно? Сок, компот, кисель - что? Простой воды выпейте! - почти крикнула она. Пожала плечами, села. И начала рассказывать про какого-то своего знакомого, у которого кролики. Знакомый был не ее, а Дмитрия Дмитриевича.
- Это очень интересно. - Станислав Леопольдович внимательно выслушал путаный рассказ про кроликов.
- Нет, но так невозможно, я не знаю о чем с Вами говорить… Я вся издергалась. - Она снова поднялась. Отошла к окну.
- Ничего, - гость полуприкрыл глаза, - сейчас… Я все сам. Я люблю Вас.
Эмма Ивановна не поняла сказанного. Она только испугалась - неизвестно чего. Кажется, слов, которые сама произносила чаще, чем "здравствуйте". Но испугалась до смерти.
- Не пугайтесь. Того, кто Вас любит, чего ж пугаться… А любовь всегда бывает или внезапно, или тогда уж никак. Меня, например, совсем не смущает, что несколько часов назад на моем месте сидел Дмитриев-Дмитрий-Дмитриевич и рассказывал Вам про кроликов. Я ведь знаю… да и Вы знаете: перед любовью обязательно должны быть какие-нибудь дмитриевы-дмитрии-дмитриевичи.
- Дмитрии-Дмитриевичи? - Эмма Ивановна перестала слушать. Она не называла этого имени: гость узнал его не от нее. Вскинула голову, взглянула в упор: - Откуда Вам известно имя?
- Имя?.. От Вас. Вы же сами пять минут назад его называли!
Только на мгновение задумалась Эмма Ивановна.
- Вот что, - сказала она. - Ни пять, ни десять минут назад это имя здесь не звучало. Не нужно считать меня слишком старой. Я пока еще отчетливо помню все, что говорю. И прежде чем мы продолжим наш разговор, я хотела бы знать, кто рассказал вам о Дмитрии Дмитриевиче.
Гость с улыбкой смотрел на Эмму Ивановну и рассмеялся по окончании тирады.
- Милая Эмма Ивановна, до чего же Вы грозны! Вот уж не предполагал, не предполагал… Но не волнуйтесь, прошу Вас. Вы все узнаете своим чередом - есть еще время. И я скажу Вам, как я вычислил Дмитрия Дмитриевича - сам, без посторонней помощи. Но сначала… могу ли я попросить Вас ответить на один только вопрос?
- На любой, - холодно сказала хозяйка.
- Я вот говорил, что накануне любви всегда бывают какие-нибудь дмитриевы-дмитрии-дмитриевичи. Но во сне-то Вы, в конце концов, все равно меня увидели… и вопрос в том, что Вы сейчас, в данный момент, ко мне чувствуете. От этого зависит, продолжать мне или нет. Слишком для меня много поставлено на карту.
- Действительно много? - Эмма Ивановна покачала головой. - Уж не целая ли жизнь?
- Если бы только жизнь! - Станислав Леопольдович махнул рукой. - На карту поставлено мое бессмертие.
- Вы бессмертны, значит? - пошутила, было, она, но осеклась. Гость смотрел на нее умными печальными глазами - глазами не человека даже, глазами человечества, обобщенным взглядом живых-и-мертвых. И тогда Эмма Ивановна растерялась.
Она захотела, как можно более честно ответить на вопрос человечества - о том, любит ли она этого человека, но не знала, что ответить, и не знала как.
- Я не знаю, - так и ответила она. - Если бы Вы задали мне свой вопрос раньше…
- Я уже задавал Вам его раньше - много лет тому назад. Вы просто забыли. А тогда Вы сказали мне…
На этом самом месте зазвонил телефон.
- Извините, - вздрогнула Эмма Ивановна и подошла к аппарату. - Алло. Я слушаю, алло!
В трубке молчали. Потом заговорили: без "здравствуйте", без "Вас беспокоит" - голым одним текстом, жутким текстом.
- Я хочу предупредить Вас, - докладывал незнакомый мужчина, - у Вас сейчас сидит человек, три часа назад сбежавший из сумасшедшего дома. Это человек с сильным психическим расстройством: синдром навязчивых состояний. Систематический бред по поводу античной мифологии. Нарушение мотиваций. Ничего не отвечайте мне - просто внимательно выслушайте. Ваш посетитель опасен: говорите с ним как можно осторожнее, но весьма твердо. И постарайтесь по возможности быстро от него избавиться. Обещайте ему все, чего бы он ни попросил, однако ограничьтесь обещаниями, пусть и щедрыми. Возле Вашего дома уже стоит машина: его заберут, как только он покинет Вас. Ничего не бойтесь, держитесь спокойно и просто. - В трубке замолчали.
