- На каком это языке?

- Я не поняла… кажется, не по-русски. Ты какой учила?

- Английский, но… это не по-английски.

- Аид Александрович, Аид Александрович, она что-то говорит, мы не можем понять!

Аиду Александровичу было восемьдесят семь лет. Он выглядел лет на двадцать моложе: сухой, как старое дерево, и даже весь немножко поскрипывающий… нет, похрустывающий - халатом, накрахмаленным до одеревенелости. Аид Александрович носил круглые небольшие очки в тонкой стальной оправе: за стеклами были острые, стальные же глаза, впивавшиеся в собеседника, как отравленный дротик. И ходил он странно - буратиньей походкой, педантично сгибая и разгибая колени, словно голень приделана к бедру шарниром. Язык имел острый, как хирургический нож, и рассекал им все, что попадалось под руку, - причем сшивать потом было очень трудно, да и ни к чему: сшитое рассекалось снова - без сожаления. Впрочем, говорил совсем скупо: чуть ли не несколько слов за день. Однако хватало - и большего уже не хотелось. Буратиньей походкой Аид Александрович подошел, прислушался.

- Древнегреческий.

- Ой, Аид Александрович, откуда Вы знаете?

Ответа не последовало. Озадаченная практиканточка подождала даже больше, чем было положено. Она не знала местных традиций и опять спросила:

- Отчего это происходит? Она ведь, вроде бы, не гречанка…

- И не похоже, чтобы древняя, - охотно на сей раз подхватил Аид Александрович. - Двадцать четыре века пролежать в земле - и так сохраниться… сомнительно, а? - Практиканточка заткнулась раз и навсегда, а врач позвал в пространство: - Рекрутов! - И возник из пространства ночи молодой розовощекий херувим.

- Здесь, Сергей Степанович, мы имеем дело с чрезвычайно интересным явлением постепенного включения сознания: сначала начинают работать глубинные клетки мозга и лишь потом - периферийные. Вы свободны.

Освобожденный Рекрутов машинально отправился восвояси, не будучи в силах осмыслить предложение-такой-длины из уст Аида Александровича и все еще заглатывая на ходу последние слова, словно желудочный зонд.

- Я не понял, - сказал он у двери, почти уже выйдя. У херувима оказался густой, подземельный какой-то бас.

- Вернитесь, - потребовал Аид Александрович. Рекрутов вернулся.

- Повторяю. Глубинные клетки мозга хранят информацию, прочно забытую, - она и выплывает прежде всего, если считать, что мозг включается постепенно - от центра к периферии. По-видимому, в глубине сознания этой девушки - греческий… гм, древнегреческий язык: она могла изучать его в кружке, на первом курсе института или где угодно, но со временем язык забылся, ушел в пассив. Когда она выйдет из состояния шока, т.е. мозг ее полностью включится, периферия активизируется - и тогда девушка, может быть, не вспомнит ни одного слова по-древнегречески. Теперь все ясно?

- Почти. Хотелось бы, однако, понять, о чем она говорит, - просто так, из любопытства.

- Что ж, если угодно… Да нет, она просто бредит. В ее словах нет смысла. Судите сами: "Они поставили опыт… он, это он поставил опыт от их имени… за тобой наблюдают… за каждым наблюдают… страшное общество; все наблюдают друг за другом, а он наблюдает за всеми… наблюдающий за наблюдателями… сорок монет"… Достаточно?

Рекрутов пожевал губами, сказал из-под земли: - Достаточно, наверное. Спасибо… А это не могут быть события какие-нибудь - те, которые с ней действительно происходили?

- Чтоб сообщать о них на древнегреческом?

- Почему бы и нет? Если предположить, например…

- Не надо ничего предполагать. Знать надо. Вы свободны опять.

Рекрутов сделал несколько шагов.

- Но, может быть…

- Да замолчите Вы наконец! - вскрикнул, почти взвизгнул Аид Александрович. - Не суйтесь не в свое дело. Выйдите отсюда! И вы тоже! - он ткнул пальцем в насмерть перепуганных практиканток, недавно присланных в отделение соматической психиатрии.

Все трое кинулись вон из палаты - что называется, взапуски. А Аид Александрович быстро опустился на одно колено, приблизил лицо свое к самому лицу бредившей. Он весь дрожал, и глаза были безумными: преступник-маньяк за несколько секунд до преступления. Он вбирал в себя древнегреческий текст, он как бы пил его, хмелея от каждого нового слова.

- …он хочет поймать тебя на невнимательности… но ты не давайся, ты обернись… нужно успеть увидеть все, успеть не пройти мимо… я погибну, но игра стоит свеч… запомни то, что увидел… оно пригодится… это твой козырь… так царь Аид играл с тобой, помнишь… и я погибла тогда… но есть нечто сильнее любви… и я опять погибаю… о, выше любви, больше любви - и я смеюсь над тобой, царь Аид…

Она говорила все тише: Аид Александрович почти припал к ее губам. Он напоминал теперь хищную птицу, вонзающую в жертву клюв, - не дай бог, чтобы кто-нибудь вошел сейчас в палату. Но кончился, кончился шепот, питавший его, - и Аид Александрович отвалился от кровати, словно напившись крови… вампир, удовлетворенный полностью. Все остальное его как бы уже и не интересовало. Он поднялся, вытер о халат вспотевшие руки и улыбнулся - не приведи господи увидеть, какою улыбкой!

- Так-так-так-так… - пропел он над почти-трупом девушки. - Все, стало быть, отлично. Рекрутов! - и не дожидаясь ответа, отправился к двери, в проеме которой белел уже херувим, с почтением врача пропустивший. - Посмотрите за ней.

- Посмотрю, - нет, неописуемый все же бас! - Посмотрю, конечно. Теперь уже Рекрутов близко-близко наклонился к постели - и вдруг с тихой улыбкой погладил девушку по щеке, тут же однако от постели отшатнувшись: Аид Александрович возвращался - и не один, а с высоким молодым человеком в случайном халате на плечах: это без двадцати-то двенадцать ночи! Ничего себе, посещение…

- Присядьте, - Аид Александрович нажал на плечо в случайном халате. - Быть здесь запрещено, но Вы побудьте недолго, Вы уговорили меня всего. - И - к Рекрутову: - Идемте.

…Первое, что увидела Эвридика, было: Orpheus - синим по белому. Она незамедлительно закрыла глаза. Ну, что ж… Тартар так Тартар. Правда, смешно немножко: полное совпадение с мифом. И даже как-то нарочито. А если бы меня назвали Афродита… Клеопатра… Надо припомнить, как я умирала: могут спросить. Смерть показалась ей экзаменом. Значит, сначала я все-таки попыталась обернуться, но, кажется, не успела: был удар по всему телу - с размаху по всему телу. Дальше - долгий полет сквозь длинный темный коридор и в конце его - слово "Orpheus ". Вроде, все так. И она опять открыла глаза: прямо перед ней сидел Статский. Эвридика вздрогнула, зажмурилась, стала наблюдать через щелочки. Действительно, Статский. В белом халате. Лацкан отогнут. Из-под лацкана - свитер. На свитере - большой значок с надписью "Orpheus". Так умерла она или не умерла?.. Эвридика не успела ничего с этим решить: все поплыло перед глазами. Частые сухие шаги по коридору…