— Ладно, допустим, все так. Но почему теперь? Почему оно стало таким сильным теперь?

— Может быть, стечение обстоятельств. Какой-то новый фактор на острове, который мы не можем распознать или не замечаем.

— Ты думаешь, это опасно?

— Возможно.

— Ты думаешь, что это... — Дюпре замялся. Он не был уверен, что хочет использовать то слово, которое пришло ему в голову, но потом сдался. — Ты думаешь, что это зло?

— Зло — категория моральная, категория человеческая, — сказал Эмерлинг. — Возможно, это нечто на острове не нуждается ни в каких моральных категориях и не имеет о них ни малейшего представления. Оно всего лишь хочет того, чего хочет.

— Например?

— Не знаю. Если бы я знал, не было бы этого разговора.

— Я не уверен, что мне хотелось бы, чтобы этот разговор состоялся и чтобы он был именно таким.

Почтмейстер усмехнулся.

— Здесь нет никого кроме нас троих, но, если бы нас слышали, они сказали бы, что мы два старых дурака и великан, который просто бредит.

Ларри Эмерлинг был не тем человеком, чтобы подслащивать пилюлю, но Дюпре показалось, что старик прочел его мысли.

Джек прервал его:

— Я слышал от старины Лотера, что в связи со смертью его дочки возникли какие-то вопросы.

— Да, я тоже это слышал, — кивнул Эмерлинг, — и слышал это от тебя.

Он поднял вверх одну бровь и посмотрел на художника.

— Я подумал, что ты хотел бы знать, что произошло, что происходит, — сказал Джек. — Черт, ты ведь знаешь обо всем на свете. Должно быть, пробел в твоих знаниях беспокоит тебя гораздо больше, чем остальных людей.

Дюпре ответил не сразу. Он не был уверен, что ему стоит отвечать, но эти двое знали почти столько же, сколько он, или даже больше.

— Они нашли какие-то фрагменты насекомых у нее во рту и под ногтями, — начал он. — Это бабочки. Они большие и отвратительные на вид, и все они к сентябрю умирают. Я даже не уверен, что мне когда-либо приходилось видеть их на острове до недавнего времени.

— Я видел одну такую на кладбищенском дереве, когда они опускали гроб с Сильви Лотер, — сказал Джек. — Я взял ее домой, определил вид по книге, потом проткнул булавкой и приколол к карточке. Возможно, нарисую ее как-нибудь.

— Нарисуй, нарисуй, — поддел его Эмерлинг. — Тебе придется прикрепить карточку к картине, чтобы ребята узнали, что это такое.

— Ну, не настолько я плох как художник, — возразил Джек.

— Не обольщайся.

— Ты же приходил на мою выставку в «Лайонс Клаб»!

— Там было бесплатное угощение.

— И почему ты не отравился!

— А с какой стати мне травиться? Закуска была довольно хорошей, в отличие от того, что было развешано на стенах.

Дюпре прервал их:

— Джентльмены! Вы грызетесь, как два старых пса. Стыдитесь!

Он поднял свою фуражку, стряхнул с нее пылинку и продолжал:

— Я заходил к Дугу Ньютону. Там тоже были эти мотыльки. Тот же вид. Я видел их на занавесках в спальне его матери.

Полицейский обращался не столько к двум старикам, сколько к самому себе. Он провел рукой по волосам, потом аккуратно надел фуражку. Мотыльки. Почему мотыльки? Мотыльки летят на свет, на огонь. Были ли своего рода приманкой Сильви Лотер и старая мать Ньютона? Что общего было между ними?

Ответ пришел ему на ум немедленно.

Процесс умирания — это у них было общее. Огонь их жизни догорал.

— Сколько у нас времени? — спросил Дюпре.

— Немного, — покачал головой Ларри Эмерлинг. — Я физически ощущаю, как остров гудит. Птицы — это последний сигнал. Очень плохо, что даже птицы боятся прилетать сюда.

— Итак, что мы будем делать? — Дюпре переводил тревожный взгляд с одного старика на другого. Все трое знали ответ.

Мы будем ждать. Мы запрем двери. Мы не станем бродить рядом с Местом по ночам. Что бы это ни было, оно случится очень скоро. Тогда мы и узнаем. Плохо это или хорошо, мы будем знать наверняка.

Молох позволил им отдохнуть до конца дня, решив, что они поедут на север под покровом темноты. Утром Повелл и Шеферд направились к «Домашней кухне Мэри» и купили множество готовых блюд, которых им хватило на весь день. На обратном пути на Перри-авеню они остановились у винного магазина «Большой Гарри» и купили две бутылки «Вайлд Терки», чтобы согреться. Едва закончив тайные переговоры с Шефердом на кухне у Карен Мейер, Декстер и Брон воспользовались возможностью отдохнуть.

Молох знал достаточно много о Мейер по их прошлым делам и мог уверенно сказать, что эта дама редко принимает гостей. Ее дом был последним на улице и даже от соседнего коттеджа отделен стеной. Молох не был осведомлен, есть ли у нее любовник, но в холодильнике не было никаких фотографий, никаких маленьких знаков внимания или сувениров на полочке среди кулинарных книг. Он прошелся по ее кабинету, не обращая внимания на то, что оставляет отпечатки пальцев. Если они задержат его, у них и так будет более чем достаточно оснований вынести ему смертный приговор.

Кабинет сверкал чистотой, доступ к компьютеру оказался защищен паролем. Молох подозревал, что любому, кто попытается забраться в него без пароля, будет предоставлено всего две или три попытки, после чего компьютер начнет автоматически уничтожать память. Он изучил ее спальню и нашел коробку из-под обуви на платяном шкафу. В ней хранилась пачка писем от женщины по имени Джессика. Большинство из них выражали любовь, кроме самого последнего, датированного октябрем 1997 года, в котором приводились доводы в пользу разрыва их отношений. Джессика, похоже, встретила кого-то другого. Молох нашел забавным то, что Карен Мейер сохранила письмо о разрыве. Это показалось ему свидетельством склонности к мазохизму в личности мастера по изготовлению фальшивых документов. Возможно, какая-то ее часть даже получила удовольствие от того, что проделали с ней Уиллард и Леони, хотя Молох что-то сомневался в этом.

Ее тело все еще лежало на полу в подвале. Она продержалась дольше, чем он ожидал, и это его удивило. Он всегда считал Мейер прагматиком. Она должна была понимать, что ей придется рассказать ему обо всем, что она знает. Но что-то заставляло Карен скрывать нужные сведения так долго, что он стал опасаться, что она умрет раньше, чем сообщит ему о местонахождении его жены и сына. Она сочувствовала им. Молоху стало интересно, не были ли они с его женой в любовных отношениях. Сама эта мысль разозлила его.

Мэриэнн Эллиот. Она оставила ее имя почти нетронутым, лишь удлинила его, по сравнению с исходным Мариан. Это был умный ход, очень характерный для Мейер. Молох знал, что те, кто получал новые документы, иногда забывались в первые месяцы, не отзывались на свои новые имена и фамилии, когда к ним обращались, или подписывали чеки, договор на аренду или банковские документы своими старыми именами и фамилиями. Самый легкий путь избежать этого — дать им новые имена, которые начинаются с той же буквы, а лучше с двух первых букв их прежних имен. Так, Джеймс становился Джейсоном, Линда — Линдси.

Мариан стала Мэриэнн.

Его сына теперь звали Дэнни, а не Эдвард, как они договорились. Ну, возможно, «договорились» было не совсем подходящим словом. Его жена хотела что-нибудь простое и мальчишеское, но Молоху нравились официальные, строгие имена. Вот и верь суке, которая сбегает, да еще дает его сыну имя вроде Дэнни.

Молоха не особенно интересовало, что станется с мальчиком. Он может забрать его с собой, покидая остров, а может... оставить. Молох еще не решил. Но он точно знал, что никаких отцовских чувств по отношению к мальчишке не испытывает, но его жена должна узнать перед смертью, что в его власти сделать со своим сыном все, что он захочет. Он мог с легкостью отдать его сутенеру или насильнику-извращенцу, если решит, что сознание такой перспективы усилит мучения его жены перед смертью. Кстати, у него уже был на примете один извращенец, если дело дойдет до этого. В конце концов, им надо будет как-то расплатиться с полицейским. Это поможет ему держать рот на замке и даст им в руки факты, которыми они смогут шантажировать его позже, если вдруг мужика начнет мучить совесть.