Неприкрытая мерзость намерений Болесо в отношении Йяды, на взгляд Ингри, была показана совершенно ясно, хоть Улькра и постарался выгородить себя. Судя по тому, как застыло лицо Фары, принцесса впервые услышала точный отчёт о последствиях, к которым привело её решение оставить свою фрейлину в замке. Фара не заплакала от стыда, но её напряжённая поза говорила о многом.

«Прекрасно!»

После того как судьи отпустили Улькру и тот со всей возможной поспешностью покинул зал, настала очередь Фары. Ингри, играя роль почтительного придворного, помог ей подняться с кресла и воспользовался этим, чтобы шепнуть:

— Я буду знать, если вы солжёте.

Принцесса холодно взглянула на него и прошептала в ответ:

— Какое мне до этого дело?

— Неужели вы пожелаете вложить в мою руку такое оружие, леди?

Поколебавшись, Фара ответила:

— Нет.

— Хорошо. Вы начинаете думать, как подобает принцессе.

Ингри ободряюще пожал Фаре руку, и она с изумлением взглянула на него; изумление сменилось задумчивостью, как будто перед принцессой открылся новый путь, о существовании которого она раньше не подозревала.

Вопросы, заданные Фаре судьями, были краткими и почтительными, насколько это позволяли закон и справедливость. Принцесса отвечала правдиво, хотя, как и Улькра, строила фразы так, чтобы смягчить собственную вину, а описания оснований для своей ревности постаралась избежать, что Ингри счёл вполне удачным. Однако самые важные, на взгляд Ингри, свидетельства — то, что требование оставить Йяду в замке исходило от Болесо и было без раздумий выполнено Фарой, а Йяда не являлась ни соблазнительницей, ни добровольной участницей — прозвучали достаточно ясно. Наконец Фару с дипломатичным выражением благодарности судьи отпустили, и принцесса с облегчением зажмурилась, отворачиваясь.

После того как Фара подала такой пример, две её дамы тоже отвечали откровенно и даже сообщили о нескольких происшествиях, неизвестных Фаре, которые изображали намерения Болесо в ещё более мрачном свете. Биаст выглядел всё более огорчённым, но не сделал попытки вмешаться в допрос, хотя судьи не скрывали того, что не забывают о присутствии принца-маршала и внимательно следят за его реакцией. Учёный жрец, как заметил Ингри, тоже исподтишка бросал на Биаста острые взгляды. Если бы Биаст в нужные моменты хмурился или фыркал, сделались бы вопросы менее проницательными, а ответы на них — более благоприятными для репутации его покойного брата? Возможно; тем не менее Биаст слушал с настороженной беспристрастностью, как человек, более всего желающий узнать правду. Ингри начал надеяться, что теперь принц более благосклонно отнесётся к идее платы за кровь.

Когда свита принцессы собралась покинуть зал, Ингри отправил пажа за иноходцем принцессы; мальчик поклонился и своим высоким ясным голосом ответил:

— Сейчас, лорд Ингри.

Учёный жрец резко повернул голову и уставился на Ингри, хмурясь, а потом склонился к уху одного из судей. Брови того поползли вверх, судья кивнул и тоже посмотрел на Ингри; подняв руку, он громко обратился к нему:

— Лорд Ингри! Не могли бы вы задержаться?

Несмотря на любезный тон, это, несомненно, был приказ, а не просьба или приглашение. Ингри поклонился и остановился. Биаст, провожавший сестру к дверям, раздражённо нахмурился, разрываясь между необходимостью удовлетворить стремление Фары как можно скорее покинуть зал и желанием услышать, чего судьи хотят от лорда-волка.

— Я догоню вас, милорд, — сказал ему Ингри. Биаст, на лице которого была ясно написана решимость всё потом подробно выспросить, кивнул и последовал за сестрой.

Ингри встал перед судейским столом в такой же позе, как раньше Улькра, и стал ждать, стараясь скрыть острую тревогу. Он полагал, что сегодня — а может быть, и вообще — его допрашивать не будут.

Учёный священнослужитель встал за судьями, сложив руки на груди и пристально глядя на Ингри. Со своим похожим на клюв носом и скошенным подбородком он напоминал цаплю, высматривающую рыбку или лягушку на мелководье.

— Как я понимаю, лорд Ингри, на похоронах Болесо вы испытали нечто, имеющее самое прямое касательство к настоящему разбирательству.

Он наверняка поговорил с Льюко… Много ли служитель Бастарда открыл этому жрецу Отца? Два ордена обычно не стремились к тесному взаимодействию…

— Я потерял сознание из-за духоты. Всё остальное не является тем свидетельством, которое, как мне кажется, можно представить суду.

К удивлению Ингри, учёный священнослужитель одобрительно кивнул, однако тут же возразил:

— Это не суд, а расследование. Как вы заметили, я не потребовал, чтобы вы принесли присягу.

Имело ли это обстоятельство какой-то тонкий юридический смысл? Судя по тому, как закивали судьи, имело… Даже писец отложил перо, явно не собираясь делать записи, хотя смотрел на Ингри с зачарованным интересом. Значит, сейчас разговор носит не столь уж официальный характер… хотя в такой компании Ингри не видел в этом для себя преимуществ.

— Случалось ли вам раньше терять сознание от духоты? — спросил один из судей.

— Э-э… нет.

— Пожалуйста, опишите ваше видение, — сказал учёный священнослужитель.

Ингри медленно моргнул. Если он откажется говорить, какие меры воздействия применят к нему судьи? Они, наверное, заставят его принести присягу, и тогда и ответы, и молчание будут иметь для него гораздо более тяжкие последствия. Лучше уж так…

— Я оказался с леди Йядой и неприкаянной душой Болесо… в каком-то месте — в бескрайнем пространстве. Я мог видеть сквозь плоть принца Болесо. Он был полон мятущихся от страха и боли духов убитых животных. Потом явился Сын Осени… — Ингри облизнул губы и постарался говорить как можно более ровным голосом. — Бог повелел мне вызвать духов животных из Болесо, и леди Йяда поддержала его. Я сделал то, о чём меня просили. Бог забрал душу Болесо и удалился. Я пришёл в себя, лёжа на полу храма. — Что ж, не так плохо: очень похоже на бред сумасшедшего и без упоминания некоторых особенно скользких моментов.

— Как? — с любопытством спросил священнослужитель. — Как вы их вызвали?

— Это было всего лишь видение, просвещённый. Нельзя же ожидать, чтобы во сне события были вполне объяснимы.

— И тем не менее!

— Мне… мне был дарован голос. — Нет нужды уточнять, когда и кем…

— Колдовской голос? Вроде того, каким вы воспользовались, чтобы укротить взбесившегося белого медведя за два дня до того?

При этом вопросе двое судей подняли головы и с интересом посмотрели на Ингри.

«Проклятие!»

— Я слышал, как это так называли.

— Вы могли бы воспользоваться им снова?

Ингри еле удержался от того, чтобы прибегнуть к колдовскому голосу немедленно: погрузить всех в зале в неподвижность и бежать… А может быть, лучше спрятать своего странно освободившегося волка в сердце так, чтобы он стал невидимым?

«Глупец, они и так его не видят».

— Не знаю.

— Если вернуться к рассматриваемому делу, — решительно заговорил священнослужитель, — имеются свидетельства, что леди Йяда осквернена духом умерщвлённого леопарда. Как учит нас храм и как это подтверждает, по-видимому, ваше видение, такое осквернение отлучает душу от богов.

— Душу умершего, — осторожно поправил его Ингри. Оба они с Йядой несли в себе духов животных, и всё же с обоими говорили боги. А вот с Болесо — нет, вдруг понял Ингри. Он собрался было объяснить, как шаманы Древнего Вилда очищали души своих павших товарищей, но вовремя одумался. Не хватало ещё объяснять судьям, откуда он об этом узнал.

— Именно. Поэтому мой вопрос, лорд Ингри, таков: если леди Йяда будет казнена по приговору суда, сможете ли вы удалить оскверняющий её дух животного, как вы это сделали для принца Болесо?

Ингри окаменел. Первое, что ему вспомнилось, были обеспокоенные слова Венсела о том, что Йяда окажется, как это делалось в Древнем Вилде, принесённой в жертву посланницей, которая откроет долину Священного древа богам. Венсел полагал, что эта угроза устранена благодаря поселившемуся в Йяде духу леопарда… Не так уж это надёжно, раз Ингри может разрушить такую защиту.