Служители храма выводили во двор священных животных, которым предстояло совершить своё маленькое чудо — сообщить о том, кто из богов готов забрать душу усопшего. Каждого зверя служитель в одеждах соответствующего цвета должен был подвести к катафалку, а жрец по поведению животного решить, в чьи руки попадает ожидающая решения душа. От этого зависели не только молитвы плакальщиков, но и более материальные вещи — на какой алтарь попадут и соответственно какому ордену достанутся приношения родственников покойного. Ингри был бы склонен смотреть на обряд с цинизмом, если бы не то обстоятельство, что ему не раз приходилось видеть, каким неожиданным для всех участников оказывался результат божественного выбора.
Женщина в зелёном одеянии ордена Матери принесла большого зелёного попугая, который, сидя у неё на плече, издавал встревоженные крики. Молодая служительница в голубых цветах леди Весны крепко прижимала к себе сойку, а лохматый серый пёс лежал у ног пожилого жреца Отца. Парень в красно-коричневой мантии ордена Сына привёл брыкающегося рыжего жеребёнка, шкура которого отливала медью, а белки выкаченных глаз сверкали в отблесках огня. Животное фыркало и вырывалось, едва не сбивая с ног служителя, и Ингри, осмотревшись, понял причину этого.
Следом за остальными во двор медленно вышел огромный белый медведь — высотой не уступающий пони, а в ширину вдвое его превосходящий. Глаза-щёлки медведя имели цвет замёрзшей мочи и отличались примерно такой же выразительностью. От ошейника животного тянулась длинная толстая серебряная цепочка, и конец её держал служитель в белых одеждах Бастарда. Молодой человек явно с трудом сдерживал страх и постоянно переводил взгляд с медведя на идущего рядом мужчину огромного роста, бормочущего какие-то успокоительные слова.
Этот гигант производил не меньшее впечатление, чем медведь. Он был не только высок, но и широкоплеч, а густые рыжие волосы, завязанные в хвост, падали ему на спину, еле удерживаемые массивными серебряными пряжками — такими же массивными, как позвякивающие на руках браслеты. Блестящие голубые глаза смотрели на окружающих с дружелюбным смущением, и Ингри затруднился бы сказать, отражается ли в этих глазах сообразительность или тупость. Одежда великана — камзол, штаны и развевающийся плащ — была скроена просто, но окрашена в ослепительно яркие цвета и расшита замысловатыми узорами. На огромных сапогах сверкали серебряные накладки, а рукоять длинного меча украшали грубо огранённые драгоценные камни. В ножнах на поясе висел не кинжал, а топор, тоже с рукоятью в драгоценных камнях; лезвие его выглядело острым как бритва.
Темноволосый человек в такой же, хоть и менее яркой, одежде прислонился к колонне, сложив на груди руки; он тоже был высоким, хоть и на голову ниже своего спутника. На происходящее он смотрел с выражением глубочайшего сомнения, не обращая никакого внимания на умоляющие взгляды, которые бросали на него храмовые служители.
Ингри отвернулся от занятной сцены и переключил внимание на женщину в белой мантии Бастарда; на плече её виднелись шнуры жрицы, а руки были полны свежевыстиранного белья: женщина явно спешила по какому-то хозяйственному делу. Ингри еле успел ухватить её за рукав, прежде чем жрица скрылась в ведущем куда-то в глубь храма проходе. Жрица неохотно остановилась и недовольно взглянула на Ингри.
— Простите меня, просвещённая. Я привёз письмо для просвещённого Льюко и должен вручить его ему в собственные руки.
Выражение лица жрицы тут же сделалось если не более дружелюбным, то, во всяком случае, весьма заинтересованным. Она оглядела Ингри с ног до головы, и он подумал, что сейчас вполне похож на усталого после долгой дороги гонца.
— Тогда идите за мной, — сказала жрица и резко развернулась, направившись туда, откуда пришла. Хоть ноги у Ингри и были длинными, ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы не отстать.
Женщина провела Ингри через незаметную боковую дверь на лестницу, ведущую ко дворцу верховного настоятеля; по узкому извилистому проходу они вышли к длинному двухэтажному каменному зданию. Войдя в него и поднявшись по ещё одной лестнице, они попали в путаницу коридоров, и Ингри порадовался, что жрица не ограничилась указаниями, а решила его проводить. Они миновали несколько хорошо освещённых комнат, где трудились писцы, судя по склонённым головам и скрипу перьев.
Дойдя наконец до нужной двери, жрица постучала в неё. Спокойный мужской голос откликнулся:
— Войдите!
За дверью оказалась узенькая комнатка; впрочем, возможно, она казалась узкой из-за обилия заполняющих её вещей. Вдоль стен тянулись забитые книгами полки; книги лежали и на столах, вперемешку с бумагами и множеством самых разнообразных предметов. В углу на подставке виднелось седло.
Человек, сидевший в кресле у окна за одним из столов, оторвался от бумаг, которые просматривал, и вопросительно поднял брови. Он тоже был одет в белые одежды ордена Бастарда, однако его мантия выглядела поношенной, а на плече отсутствовали говорящие о ранге шнуры. Пожилой жрец был худым и высоким, с коротко остриженными седыми волосами. Ингри принял бы его за клерка или секретаря какого-нибудь вельможи, если бы не то почтение, с которым служительница Бастарда склонилась перед ним.
— Просвещённый, этот человек привёз для вас письмо. — Она взглянула на Ингри. — Как ваше имя, сэр?
— Ингри кин Волфклиф.
Женщине его имя явно ничего не сказало, но брови человека за столом поднялись ещё выше.
— Спасибо, Марда, — сказал он, вежливо отпуская жрицу. Та снова почтительно поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь.
— Просвещённая Халлана поручила мне доставить вам это письмо, — сказал Ингри, делая шаг к столу и протягивая конверт.
Просвещённый Льюко отложил свои бумаги и резко выпрямился.
— Халлана! Надеюсь, с ней ничего не случилось?
— Нет… то есть с ней было всё в порядке, когда я её видел в последний раз.
Льюко настороженно взглянул на письмо.
— Дело… сложное?
Ингри помедлил, прежде чем ответить.
— Халлана не показывала мне письма. Но я думаю, что сложное.
Льюко вздохнул.
— Ну, всё-таки это не ещё один белый медведь… Не думаю, чтобы Халлана подарила мне белого медведя. Вернее, надеюсь…
Ингри на мгновение забыл о цели своего прихода.
— Я видел белого медведя во дворе храма. Он… э-э… производит большое впечатление.
— Он совершенно устрашающий, на мой взгляд. Грумы просто рыдали. Да помилует нас Бастард, неужели они в самом деле собираются использовать его во время похорон?
— Именно так это выглядело.
— Нам следовало просто поблагодарить князя и отправить медведя в зверинец. Куда-нибудь подальше от столицы.
— Как он здесь оказался?
— В качестве сюрприза. Его привезли на лодке.
— Какого же размера должна быть для этого лодка!
Льюко улыбнулся изумлению Ингри и сразу стал выглядеть на несколько лет моложе.
— Я её вчера видел: она привязана у причала ниже по течению. Совсем не такая большая, как можно было бы ожидать. — Льюко провёл рукой по волосам. — Что касается медведя, то это дар, а может быть, взятка. Его привёз этот рыжеволосый великан с какого-то острова в холодном южном море — то ли князь, то ли пират, кто его разберёт. Князь Джокол, которого его преданная команда ласково называет Джокол Раскалыватель Черепов, как мне говорили. Я полагал, что белого медведя нельзя приручить, но этот князь растил своего любимца с тех пор, когда тот был крошечным медвежонком, — что делает его дар, пожалуй, ещё более ценным. Страшно представить, что за путешествие они проделали — те моря знамениты своими штормами. Подозреваю, что этот князь совершенно безумен. Как бы то ни было, на содержание медведя он пожертвовал храму несколько больших слитков чистого серебра — что, похоже, и лишило смотрителя храмового зверинца решимости отказаться от такого дара. Или взятки.
— Взятки ради чего?
— Раскалыватель Черепов желает увезти на свой обледенелый остров вместо белого медведя священнослужителя-квинтарианца. Каждый жрец должен быть горд и счастлив совершить такой подвиг ради веры. Храм объявил, что добровольцы могут прибыть в столицу. Об этом объявляли дважды… Если никто не объявится ко времени отплытия князя, придётся принимать меры — возможно, вытаскивать подвижника из-под кровати. — На лице Льюко снова промелькнула улыбка. — Я могу позволить себе посмеиваться: меня-то не пошлют. Ну ладно… — Льюко снова вздохнул, придвинул к себе письмо — так, чтобы восковая печать оказалась сверху — и низко склонился над ним.
