Не сработал главный аттрактор рыночной системы — частная собственность, он натолкнулся на мощное подспудное сопротивление всей культурной среды. Вот вопль рыночной мадам Пияшевой (сохраняю ее неповторимый стиль): "Я социализм рассматриваю просто как архаику, как недоразвитость общества, нецивилизованность общества, неразвитость, если в высших категориях там личности, человека. Неразвитый человек, несамостоятельный, неответственный — не берет и не хочет. Ему нужно коллективно… Это очень довлеет над сознанием людей, которые здесь живут. И поэтому он ищет как бы, все это называют «третьим» путем, на самом деле никаких третьих путей нет. И социалистического пути, как пути, тоже нет, и ХХ век это доказал… Какой вариант наиболее реален? На мой взгляд, самый реальный вариант — это попытка стабилизации, т. е. это возврат к принципам социалистического управления экономикой".

В чем смысл этого лепета "доктора экономических наук"? В том, что ввести людей в зону притяжения самого главного аттрактора не удалось. Русскому человеку, несмотря на все потуги Чубайса да Ясина, "нужно коллективно". И потому он не берет и не хочет их священной частной собственности. И потому, по разумению умницы Пияшевой, хотя "социализма нет", единственным реальным выходом из кризиса она видит "возврат к социализму". Но это уже очень трудно, ибо хотя привлекательность старых аттракторов растет, они подорваны. Да и созданное пропагандой недоверие к ним еще велико. Хаос и в хозяйстве, и в умах оплачивается страшной платой.

Как же в понятиях теории катастроф можно определить задачу оппозиции, которая принципиально отказывается от революции? Кстати сказать, пока что революция может быть совершенно мирной, поскольку хаос еще не преодолен, и сильных аттракторов, которые трудно сломать, еще нет (а «странные» аттракторы так и так придется демонтировать). Но не будем спорить, поговорим об «эволюционном» пути. Задача — создать из нынешнего хаоса некоторый порядок, какое-то приемлемое жизнеустройство, сокращающее бедствия народа и страны и позволяющее встать на путь восстановления и развития. Для этого надо собрать все силы и создать критический набор новых аттракторов, вокруг которых могла бы возникнуть ячейка такого жизнеустройства. Поскольку этому будет противодействовать политический режим, нечего надеяться на возможность наступления широким фронтом, речь может идти именно о ячейках. Но их демонстрационная роль исключительно велика, они должны стать "центрами кристаллизации", зародышами нового порядка.

Сегодня для такой программы есть все условия. В целом ряде областей и исполнительная, и представительная власть находится, пусть во многом условно, в руках оппозиции. Население же просто жаждет перемен к лучшему и внимательно приглядывается ко всем попыткам. Центральный режим не настолько силен, чтобы блокировать действия местных властей, тем более с использованием насилия. Учитывая, что экономический потенциал областей, которые могли бы участвовать в программе создания структур нового порядка, позволяет образовать целостные, самодостаточные системы, способные выдержать давление центра, набор частных акций может быть весьма широким. А значит, задавить их будет непросто. Специалисты уже сейчас могут назвать целый ряд проектов по локальному восстановлению хозяйства и быстрому улучшению жизни людей. Но это не для газеты.

КПРФ и весь блок оппозиции имеет редкую возможность выступить как конструктивная, но не соглашательская сила, реально создающая условия для спасения. Стоит только наглядно показать эту возможность в части страны, режим Чубайса быстро утратит остатки привлекательности.

Но можно быть уверенным — долго эта возможность не продлится. Режим подготовит и создаст новую катастрофу — монархию, войну, что угодно. Следует также отбросить иллюзии — самопроизвольно новые аттракторы не возникнут. Их надо создавать сознательно, собирая для этого силы и средства со всей страны. Если эта возможность будет упущена, перед русским народом останется один выбор: полная гибель или революция.

(Не опубликовано. Январь 1997 г.)

Когда человек живет в сильной независимой стране, он не замечает этого счастья, как обычно не замечает счастья дышать, видеть солнце, траву, близких людей. Осознание это счастья приходит лишь вместе с осознанием его утраты — когда его страну раздавят и обглодают. Когда из телецентра, построенного на его земле и на его деньги, предатели Родины будут ежечасно над ним глумиться, захлебываясь от радости при каждом новой ране России.

Октябрьские праздники окрашены сегодня печалью. Русские люди, как древние славяне, погрузились в болото и дышат через тростинку, надеясь, что беду пронесет. Русские студенты — "неподкупное сердце и светлые лица" — выходят на улицы с мычаньем некормленной скотины, под лозунгом "Хочу есть!".

С Великой войны, когда затянулась рана гражданского братоубийства, праздник Октября стал праздником страны. Люди моего поколения всю жизнь так его и праздновали — вплоть до 1990 г., когда «демократы» в первый раз организовали «альтернативную» демонстрацию, обнародовали свой план раскола народа. И с тех пор в этом празднике нарастает чувство противостояния и чувство утраты.

Я понимаю, что не всем это чувство понятно, а многим и смешно. Кому-то ближе идеологические блага — гражданские свободы, права человека. А счастье — это чувство чуть ли не животное. И кошка счастлива — на солнышке, с котятами, когда есть дом.

Что ж, быть может, Россию удастся свернуть на этот путь — понятие счастья будет заменено "уровнем жизни", а потом еще один шаг — "уровнем потребления". Честь заменит налоговая декларация, вместо ума и совести будет компетентность. Когда Сталина спросили, какое самое главное качество в руководителе страны, он ответил: "очень сильно любить свой народ". Такого не скажет сегодня ни один политик. Понятие любви и чести из политики уже устранили.

Но с переделкой нашей души процесс застопорился. Видать, архитекторы, прорабы и каменщики готовят какие-то новые инструменты. Готовясь к их следующему удару, мы наконец-то поднимаемся над идеологией, начинаем чувствовать Историю, прозревать будущее. Думать не о свободе выезда, а о свободе воли, об ответственности не перед мэрами и префектами, а перед внуками и правнуками. И на этом уровне счастье оказывается категорией вечной, категорией Бытия. И человек меряет прожитое именно этой, полной мерой, а не килограммами потребления и литрами «свобод».

Как же в канун праздника Октября люди оценивают свою советскую жизнь в категории счастья? «Демократы» наконец-то решились задать людям такой вопрос. 56 проц. считают, что до перестройки было "больше счастья", 22 проц. видят "больше счастья" в наши дни. Доля последних велика среди тех, кому уже трудно сравнивать — молодым людям в возрасте до 24 лет, и резко снижается среди зрелых людей — после сорока. Среди тех, кто уже думает прежде всего о детях и об их будущем. И это — после десяти лет промывания мозгов, когда каждая черточка советской жизни была очернена и осмеяна.

В чем же был главный источник счастья, который открыла (или расчистила) Октябрьская революция? Скажу о двух сторонах одного чувства: в том, что мы жили в ладах с исторической памятью и с верой в будущее. И то, и другое огромная духовная роскошь, которая нечасто достается людям, как и большая любовь. А тут — почти весь огромный народ прожил в этой роскоши полвека.

Что значит — жить в ладах с исторической памятью народа? Для меня это значит чувствовать, что ты своим образом жизни не оскорбляешь души твоих предков, которые вроде бы все время смотрят на тебя. Конечно, здесь речь о главном, в мелочах каждое поколение живет по-новому. Успокоили ли мы, в нашей советской жизни, опасения и предчувствия наших отцов и дедов? Думаю, да — пока не попались, по нашей умственной и душевной лени, в паутину перестройки.

Сегодня становится понятной тоска и страх за будущее, которыми полны страницы Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина. Они чувствовали, а потом и воочию видели, что на Россию надвигается сила, желающая ее сломать и растереть в пыль. И эта сила имеет мощную пятую колонну в самой русской жизни — в Смердякове и Ставрогине, в Головлеве и Колупаевых. Одна мысль о том, что русским предстоит стать народом "второго сорта", доводила героев Достоевского до самоубийства. Он описывал реальные случаи — но это была и его мысль.