— Если бы ты выждала еще немного, то могла бы получить полную свободу действий. Однако ты не пожелала. Почему? — Последний вопрос прозвучал резко, настойчиво. — Ведь ты наверняка уже догадывалась, что стоит тебе ненадолго залечь на дно, и меня отстранят от расследования. Зачем же ты явилась сюда сегодня?

Его слова отдавались угрожающим стуком в ее висках.

— Потому, что я так решила!

— Знаешь, что мне пришло в голову? — Холодный, отстраненный голос Джека словно искушал ее.

— Нет! — Шпага резко взметнулась вверх, так что ее кончик оказался у его груди. Она с хладнокровным видом провела острием по коже Джека, пока не зацепила край воротника его ночной сорочки. Не остановившись на этом, она разрезала на части льняную материю, пересчитав все его ребра, после чего опустила острие ниже.

Похоже, она все-таки нашла способ заставить его замолчать.

Его взгляд, прикованный к ее лицу, был полон истинно королевского высокомерия. Его глаза обещали неминуемое возмездие. Они светились в темноте, как у волка.

Она не возьмет свои слова обратно. Раз взявшись за дело, она не откажется от задуманного. И ведь, в конце концов, разве не этого она добивалась с самого начала? Потому-то она и явилась сюда, как бы ни пыталась лгать себе этим утром. Ибо это было все, что ей когда-либо удастся от него получить.

И она получит свое — пусть не совсем честным путем, пусть даже против его воли. Она разрезала на куски остатки его ночной сорочки.

— Что ж, моя воровка, теперь тебе придется меня убить, — произнес он хладнокровно, прожигая ее взором. — Потому что я не остановлюсь до тех пор, пока не найду тебя. Я не успокоюсь до тех пор, пока ты не станешь моей. Не важно, какой ценой и сколько времени это займет.

Энн выронила шпагу, и та со звоном упала на деревянный пол. Биение ее сердца отдавалось громким эхом в жилке у горла. Она не спеша приблизилась к нему и встала у него между коленей.

— Да, — ответила она. — Но сейчас вы мой.

Джеку удалось немного ослабить веревку, которой воровка связала ему руки. Еще несколько минут, и он освободится. Ярость только подхлестывала его решимость.

Ему следовало бы ответить на ее запугивания, однако это была уже не та женщина, которая преследовала его даже во сне. Его воровку словно подменили. Отчаяние окутывало ее, словно мантия, и она явно переступила ту тонкую грань, за которой человек теряет контроль над собой. «Красота — коварная приманка, за которой таится смертельная ловушка», — писал когда-то Лили[19], и это чистая правда.

Джеку уже приходилось наблюдать нечто подобное в мужчинах, которые изводили себя до предела, пока их силы не оказывались полностью исчерпанными. Сходство было очевидным. Оно проявлялось в торопливых, неловких движениях воровки и струйках пота, которые стекали вниз по ее шее на воротник черной рубашки. Судорожная улыбка искажала ее лицо, исчезнув лишь для того, чтобы через несколько мгновений появиться снова, как будто в ответ на какую-то шутку, понятную лишь ей самой.

И глядя на нее, такую порочную и безрассудную, Джек вдруг осознал, что она и Энн Уайлдер так же далеки друг от друга, как огонь и пепел. Энн была недостижимой мечтой, целью его устремлений, живым воплощением того, что люди понимают под любовью. Воровка была его реальностью.

С первой же их встречи — а может быть, и раньше, когда эта женщина бросила ему вызов своей отвагой и изобретательностью, — она, словно пуля, застряла у него в груди, и достаточно было одного прикосновения к его ране, чтобы снова напомнить ему о ее роковом присутствии.

— Вы мой, — повторила воровка тем же тихим, грубоватым шепотом, пристроившись между его ног, как бы в насмешку подражая позе любовницы во время интимной близости.

Он едва мог различить ее черты в полумраке спальни, но зато слышал ее дыхание и чувствовал тепло ее тела. Знакомое ощущение пробежало у него по коже…

Внезапно Джек осознал, что именно дало ему знать о ее присутствии, едва он открыл глаза. Похоть. Она исходила от нее волнами, влекла к себе грубо и сладострастно.

Как только это слово пришло ему на ум, ее возбуждение передалось ему, как если бы кто-то поднес трут к стогу сухого сена. Его упругое, податливое тело тут же с готовностью откликнулось на ее призыв, напрягшись от привычного ему непреодолимого желания.

Ему нужна была она, а вовсе не ее поимка и даже не возвращение злополучного письма. Его влекло к ней с такой силой, что это чувство превратилось в настоятельную потребность.

— Знаете, что мне кажется самым забавным, капитан? — Воровка нагнулась к нему еще ближе, ее бормотание теплыми капельками дождя орошало его губы.

Ее глаза блеснули из-под темной маски. Он был не в состоянии произнести хоть слово. Пожалуй, он хотел слишком многого. Эта женщина привязала его к стулу и заставила его испытать сполна собственное бессилие перед голосом плоти. Но, что еще хуже, она вынудила его, в чьей жизни и так не оставалось места для иллюзий, отречься от той единственной иллюзии, в которую ему хотелось поверить. Она заставила его забыть Энн Уайлдер.

— У меня даже нет при себе вашего проклятого письма, — произнесла она с хрипотцой в голосе, ее губы находились лишь в нескольких дюймах от него. — Все ваши старания напрасны!

Тут ее губы прижались к его рту. Одной рукой она обхватила его за голову, а другую положила ему на грудь. Ее язык принялся ласкать линию его рта с каким-то мрачным, страстным упоением. Целый поток ощущений пробежал по его телу, накапливаясь в чреслах. Боже милосердный!

Он забыл и о свободе, и о жажде мести ради иного, куда более сильного стремления. Джек подался вперед, насколько позволяли ему удерживавшие его веревки, чтобы быть к ней поближе.

Она откликнулась на его немую мольбу. Как только его язык ожил у нее во рту, она протяжно застонала и провела ладонью по его груди и животу, после чего опустила руку еще ниже.

Джек крепко зажмурился, едва ее пальцы коснулись его напрягшейся плоти. Он крепко стиснул зубы, сдерживая крик восторга, чтобы не дать ей возможность упиваться своей победой. Затем она принялась его ласкать с какой-то болезненной горячностью, и он невольно ахнул от удовольствия. Его тело выгнулось дугой, бедра были приподняты ей навстречу.

Обуревавшее его желание заставило забыть обо всех былых интригах, хитроумных замыслах и заботах. Он хотел получить от нее то, что могла дать ему лишь она одна из всех женщин на свете, — конец его мучительной тоске.

Какую бы цену она с него ни запросила, он был готов заплатить.

Воровка трепеща прижалась к его груди, а ее руки между тем торопливо шарили по его телу. Джек наклонил голову, чтобы поцеловать ее снова. Веки женщины были сомкнуты.

— Дай мне свои губы, — потребовал он хриплым шепотом. — Не противься. Дай мне…

Она оторвалась от него и попятилась назад, с трудом удержавшись от падения. Ее глаза округлились. Джек взревел от ярости, будто голодающий, у которого выхватили из-под носа блюдо с едой.

Она тут же отпрянула в сторону, а Джек тем временем снова налег на путы, пытаясь высвободиться с неистовой решимостью. Она всхлипнула — о, как сладок был этот звук ее поражения для его слуха! — и, словно больной к склянке с опиумом, опять подползла к нему. Глаза воровки испытующе смотрели на него, ее губы, такие прелестные в своей уязвимости, чуть заметно дрожали под черной маской. Ее рука легла на его бедро. В порыве досады он снова стиснул зубы и зажмурился.

— Что тебе от меня нужно, черт возьми? — спросил он властным тоном. — Что бы это ни было, кончай с этим поскорее!

Ее слабый возглас вернул его к действительности быстрее любых слов. Он снова почувствовал веревки, врезавшиеся в его запястья, услышал свое тяжелое, как у зверя, дыхание, ощутил запах пота и мускуса, исходивший от его собственного, охваченного возбуждением тела.