Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Машина остановилась у палисадника, за которым виднелся дом с недостроенной верандой, и Сапожников вылез на солнце.

Он размял затекшие ноги и поболтал подолом рубахи, чтобы остудить тело, прилипшее к нейлону, и шофер намекнул ему на обратный порожний рейс до Москвы.

Но Сапожников не поддался, он помнил гнусное водителево оживление и различные интересные истории о бабах и студентках, которые его кормили и одевали и давали выпить и закусить, и как он сначала копил на аккордеон "Скандале" или "Хохнер", а потом подумал, что тут и на "Москвич" натянешь, и как он говорил: "Я на деньги легкий", и как его в детстве зажимали родители, и он этого им не забудет. И Сапожников дал ему двугривенный поверх счетчика и объяснил, что в машине воняет куриным пометом. А шофер вдруг понял, в чем дело, и растерялся, так как его сбила с толку заграничная рубаха клиента, и медленно уехал, упрекая Сапожникова все же глазами за скупость.

Тут Сапожников почувствовал немотивированную злобу и пошел в калитку, у которой вместо пружины был прибит отрезок резинового шланга от клизмы. И опять его сжигало и изводило видение мира в точных деталях и мешало ему думать в понятиях и отвлечениях, и на этом он всегда прогорал.

На веранде навстречу ему от керосинки выпрямилась женщина в трикотажном переднике и сказала, что они еще с речки не приходили.

И Сапожников сказал: "Ну ладно", поставил сумку на струганный пол и вышел на улицу за калитку и увидел, как они с Дунаевым идут к нему навстречу, и Нюра была выгоревшая и загоревшая, похожая на негатив, шла смешная и незнакомая и несла на нитке растопыренных пескарей.

И Сапожников почувствовал запах воды и травы, и пропал запах куриного помета.

Сапожникову тогда еще было непонятно, что просто он снова начинает радоваться жизни, в этом все дело.

А Нюра сказала:

- Мы тебя поместим в доме учительницы. У нее комната целая. Это рядом с нашим домом. … Лошади были сытые. Они хрупали сено, перебирали ногами, и белая ночная дорога, видневшаяся в проломе сарая, манила их и завораживала. Рыжие роммелевские танки еще не показались из-за поворота. Галка подняла ракетницу. "Ну, мальчики", - сказала она. … Сапожников не стал досматривать сон. Он скинул ноги с кровати и сел. В доме учительницы, куда его устроили ночевать, крашеный пол был холодный, и это было хорошо. "Нас, видимо, много не спит сейчас по ночам", - подумал Сапожников, и ему не стало легче. Наоборот.

Их много еще ворочается в темноте и не может заснуть, Под закрытыми веками им кто-то навязчиво крутит отрывки все того же фильма, потом они спускают ноги на холодный пол в избах и городских квартирах, и курят, и кашляют, и ждут рассвета.

Сапожников уже отвык спать на первом этаже и дурел от запаха травы и мокрых цветов, который волной плыл в комнату из распахнутого в сад окошка.

Сапожников поднялся - заскрипела кровать, хрустнули доски пола. Оглушительно тикали ручные часы.

Ночь - как разболтанный механизм. Даже слышно, как кишки шевелятся в животе, печенки-селезенки, как щелкнули коленные суставы, когда Сапожников присел, потянувшись за часами и папиросами, даже движение глазного яблока, когда Сапожников протер глаза. Когда Сапожников заводил часы, они откликнулись короткими очередями.

- Рамона, скоро? - спросил Бобров.

- Нашла, - ответила Галка.

"Рамона… - запела пластинка у нее в руках. - Я вижу блеск твоих очей, Рамона…" Это была ее любимая пластинка. Третья за эту войну. Две разбились.

Группа, отстреливаясь, отходила в глубь подвала этого огромного универсального магазина, и Рамона, расстегнув ворот, сунула под гимнастерку гибкий целлулоидный диск розового цвета. Что-то ей говорило, что эта пластинка не сломается. Совсем не обязательно было задерживаться из-за банальной песенки "под Испанию", но Галку любили.

Ее любили за то, что она не боялась хотеть сразу, сейчас, и, если ей нужна была песенка, она не откладывала до окончания войны, а срывала ее с дерева недозрелую, не дожидаясь, пока отшлифует свой вкус. Галку любили потому, что в ней жизни было на десятерых.

Сапожников шел последним и положил под дверь противотанковую мину. Они бегом двинули по переходам, чтобы успеть уйти прежде, чем немцы взорвутся, когда распахнут дверь… … Сапожников застыл, когда лопнула тишина и упали вилы, на которые он наткнулся и сенях.

Однако никто не проснулся в огромной избе, срубленной по-старинному, с лестницей на чердак, забитый сеном, с пристройками под общей крышей, с мраморным умывальником возле пузатых бревен сеней. Не проснулись ни хозяева, ни хмельные шоферы крытых грузовиков, заночевавшие в пути. Это были люди молодых реальных профессий, и видеть фильмы по ночам им еще не полагалось. Все дневные сложности заснули, и наступила простота нравов. Мужчины были мужчинами, женщины женщинами.

Мальчики летали, девочки готовились замуж, дети отбивались во сне от манной каши или видели шоколадку. Ну и дай бог, чтобы и так и далее.

Сапожников, наконец, выбрался в темный сад, отдышался и сорвал с дерева зеленое яблоко. В детство ему очень хотелось стать мужчиной. Теперь он им стал. Ну и что хорошего?

Кто-то сказал: если бы Адам пришел с войны, он бы в райском саду съел все яблоки еще зелеными.

Когда Сапожников перестал жмуриться от кислятины и открыл глаза, он увидел, что сад у учительницы маленький, а над черным штакетником звенит фиолетовая полоса рассвета. После этого Сапожников еще неделю пробыл в Верее. Купался в речке, лежал на земле, мыл ноги в роднике у колодезного сруба с ржавой крышей, возвращался по улице, через которую переходили гуси. Дышал.

После этого он уехал.

Ему Нюра сказала: "Уезжай, пожалуйста. Не могу смотреть, как ты маешься".

И он уехал.

Глава 5

СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС

Новый учитель математики, бывший красный артиллерист, спросил у Сапожникова:

- Ты кто?

- Мальчик.

- Вот как?.. А почему не девочка?

- Девочки по-другому устроены.

Учитель поднял очки на лоб и сказал:

- Запомни на всю жизнь… Никогда не болтай того, чего еще не знаешь. Запомнил?

Сапожников запомнил это на всю жизнь.

- Запомнил, - сказал Сапожников.

- Ну… Так кто же ты?

- Не знаю.

- Как это не знаешь?.. Ах да, - вспомнил учитель свое только что отзвучавшее наставление. - Я имею в виду, как твоя фамилия?

- Сапожников.

С тех пор его никто по имени не называл.

Знал бы учитель, к чему приведут его слова - не болтать, чего еще не знаешь, - он бы поостерегся их произносить. Нет, не поостерегся бы.

- Дети, вы любите свою страну? Сапожников, ты любишь свою страну? - спросил учитель математики, бывший красный артиллерист.

Сапожников ответил:

- Не знаю.

- Как не знаешь? - испугался учитель. - Почему?

- Я ее не видел, - сказал Сапожников.

- А-а… - успокоился учитель. - Как же ты ее не видел? Ты откуда родом? Ну? Где ты родился? - подсказывал учитель.

- В Калязине.

- В городе Калязине, - уточнил учитель. - В математике главное - это логическое мышление. Пойдем по этой цепочке. А ты любишь город Калязин?

Еще бы не любить!

- Люблю, - ответил Сапожников.

- Ну, а Калязин где находится? - подталкивал учитель.

- На Волге.

Волгу Сапожников тоже любил.

- А разве Калязин и Волга находятся в другой стране?

- Нет.

- Ну, хорошо… Мать ты свою любишь?

- Да.

- А отца?

- Не знаю.

Запинка. Учитель не стал уточнять. Восхождение от конкретного к абстрактному - дело, конечно, важное, но сердце человечье не очень к этому стремится. Так практика показала.

- Ну ладно… Вы с мамой жили в доме, а дом свой любишь?

- Да.

- А дом расположен в городе Калязине. А Калязин ты любишь.

8
{"b":"47740","o":1}