Сапожникову казалось, что все это происходит не с ним, а в какой-то книжке, которую тихонько читаешь на уроке и можешь отложить, когда станет страшно, и выйти на переменку, когда зазвенит звонок. Но звонок не звенит почему-то.

Когда садились в поезд, Сапожников был уже совсем хорош.

Мы ждем, когда на товаре будет написано "окончательно - замечательно", и толпимся у одного прилавка. А на соседнем стынут другие, которыми неизвестно как пользоваться. Понимаете? Это рассказ о человеке, который изобрел, как надо изобретать, и считает, что это может делать каждый.

Конечно, институт - это институт. Там мозги взбудоражены, и заодно еще там и учатся.

Но в институт полагается поступать после школы, а не после войны.

Сидят рядом с тобой на лекции чудные собой ребята, все умные, все попали в институт, все могут вычислить и тебя уважают. Весь первый курс уважают, а перед весенней сессией не очень уважают. Стыдно фронтовику шпаргалки в столе перелистывать. Почему стыдно - неизвестно. Но стыдно. А провалиться нельзя.

Лишат стипендии. А лишат стипендии - будешь искать халтуру, иначе не выжить. А найдешь - то придется делать на совесть, даром не платят. А учиться когда? Уже следующая весенняя сессия тишиной звенит. А тут еще гонор у вояк - наши не хуже ваших; вы можете, и мы можем. А что можем? Зубрить? Но ведь это же невозможно - зубрить? Зубрить невозможно! Нельзя сначала вызубрить жизнь, а потом жить! Уже есть справочники на все случаи жизни, а что понадобится, запомнится само! Помнит без доказательств надо только таблицу умножения, а все остальное надо понять.

- Нюра!

- Ай?

- Ты в колдовство веришь?

- Во что?

- Колдовство есть? - спросил Сапожников.

- А как же!.. - ответила Нюра. - Колесо вверх по дороге покатилось. Или бочка. А то еще свинья в овсах Свояк верхом ехал вечером и на нее наехал. Он ее палкой, а она в подворотню. Просочилась… А у соседки утром синяк. Это еще в Калязине было… Колдовство свое колдун перед смертью через веник передает… А то еще соседская бабка четыре дня маялась, помереть не могла. Две доски в потолке выломали - через два часа отошла… Если нож в притолоку воткнуть, то колдунья из гостей выйти не может… Я еще девушкой была, случай был… она взмолилась - отпустите, девки. А девки не знают. А брат вернулся, нож вытащил. Она взяла сумку и вышла… У колдунов, как чирей, назревает зло. Чтобы избавиться - делают зло. Чирей лопается. Если колдун со зла чего хочет - ничего не выходит, если ласково - зло получается. Алферов Иван ягненка в лесу подобрал, на лошадь положил, лошадь потеет. Смотрит - ноги у ягненка по земле волочатся, тонкие выросли. С лошади скинул, выстрелил - его нет… А у Печатновых было: сука при пахоте прыгает, лошадь за губы хватает. Печатнов встал, тпру! - а это его жена обернулась. Она могла. Ножи разложит, через них перекатится - пестрая собака…

- Да-а, - сказал Сапожников. - Ты специалист.

- Чего это ты? - обиделась Нюра.

- А что?

- Ругаешь меня… А за что?

- Разве я ругаю? Я сам на специалиста учусь.

- Зря ты это, - сказала Нюра. - У нас специалистами жуликов обзывали. Или, может, я не так сказала?

- Не знаю, - сказал Сапожников. - Еще не разобрался… Нюра, а сколько тебе лет?

- Точно не скажу. Надо в паспорте поглядеть, - сказала Нюра. - Считаешь, устарела?

- Да ты что?

- Вот и я говорю. Вроде бы не должна. Я как в баню пойду - на тело самая молодая.

Представляешь?

- Нет, - сказал Сапожников.

- Почему же?

- Не хочу.

- Вообще-то правильно, - задумчиво сказала Нюра. - А то мечтать про меня станешь.

- Хватит, Нюра, хватит.

- А что такого? Про меня все мечтают. Только я теперь - все. Я теперь Дунаеву верная жена. Он воевал. Нельзя. Бог накажет.

- Зачем про это говорить?

- Про все надо говорить, - сказала Нюра. - До войны я была блудница, а теперь наоборот.

- Святая, что ли? - спросил Сапожников.

- Не… - сказала Нюра. - Святая - это вроде как из другой губернии… Тебе колдовство-то зачем?

- Да вот зубрить надоело. Может, колдовать начать? - сказал Сапожников и пошел на семинар.

- Да подожди ты!.. Говори, доктор Шура!

- Еще раз… Теория говорит - если две частицы тождественны, то различное положение в пространстве не может служить основанием для их различия. Их нельзя различить. Следовательно, они представляют собой одну частицу, одну и ту же частицу, но находящуюся одновременно в разных местах.

- Что "следовательно"? - спросил Сапожником и вдруг захохотал.

- Уймись.

- Значит, если Глеб не может различить издалека, кто из нас с тобой идет, по какой стороне улицы, значит, это я иду по обеим сторонам? Так? Или ты идешь по обеим?

- Лучше ты, - сказал Глеб.

- Сапожников, - еле сдерживаясь, сказал доктор Шура, - запомни. Твоя старая элементарная логика здесь не годится.

- Годится, - сказал Сапожников. - Очень даже годится… Не годится только ее идиотское применение… Если получился идиотский вывод, следовательно, надо изучить факты, из которых он получился.

- Да пойми ты! Саму логику надо менять! - закричал доктор Шура. - Старая логика отражает старый опыт. Да и то возникали неразрешимые парадоксы.

- Например?

- Пожалуйста. Парадокс Зенона. Летит стрела. Значит, в микроскопическую дозу времени она неподвижна. Как же из суммы неподвижностей получается движение? Вот тебе и логика.

- Почему же из суммы неподвижностей? Неподвижна она будет, если я рядом с ней лечу, а для всех остальных она в любой момент движется. Не бывает неподвижной летящей стрелы. И логика тут ни при чем.

- Ну хорошо, а Буриданов осел?

- Что Буриданов осел?

- Стоит между двумя одинаковыми стогами сена. Он может подохнуть с голоду, так как не сможет выбрать.

- Это теоретический осел не сможет. Живой осел возле сена голодный не ходит.

И так далее. Без конца. Весь институт. Все пять курсов и диплом. Сапожников ни в какие построения не верил, если их нельзя было представить себе наглядно. А это считалось устарелым способом мышления, и потому Сапожников от порога был устарелый.

Это было время, когда кибернетика считалась исчадием, а к генетике относились хуже, чем сейчас к сексологии и тем более к кожному зрению и Атлантиде, не говоря уже о неандертальской цивилизации, камнях Икки и летающей посуде.

Компания подобралась большая, из разных институтов, физтехи, университетские биологи, из ГИТИСа были, историки из педагогов, Якушев Костя из Суриковского.

Ну, ГИТИС - это поприще. Играют "внимание". К кому угодно. Хорошо пьют. Легенды из жизни Чехова (актера, конечно) и Комиссаржевской. Суеверное почтение к физикам. Бросает сигарету в раковину (Убей меня! Ведь ты умеешь это делать!

Убийца! Убийца! Во мне нет больше жалости! (Кх, кх), стреляет из двух пистолетов - она мертвая падает в его объятия, - вполголоса проговаривает ремарку. Ну, и из системы Станиславского кое-что. Тут все понятно. Живых людей изображают. А как же! С суриковцами сложней. Костя Якушев у физиков и биологов спрашивает:

- Ребята, что такое цвет?

Ему отвечают:

- Мы тебе потом скажем.

А сами не знают. То есть они-то думают, что знают, а на самом деле не знают. Они думают, что цвет - это свет, а свет - это и волна и частица. Эйнштейн с Бором договориться не могли, чего же от студентов требовать? Студенты как семинаристы - верю, ибо это абсурдно.

- А зачем тебе? - спросил его Сапожников.

- Не могу с фотографией разобраться, - сказал Якушев. - Цветное фото видел недавно. Лицо как живое. Зачем же мне руками делать то, что аппарат может?

- А ты не делай, - сказал Сапожников.

- А как портрет писать?

- А не пиши.

- Хочется.

- А почему хочется?.. Для художника натура - толчок. Запальный шнур. Художник-то картину сочиняет.