Хотя человек может бодрствовать. Все люди видели ворон на снегу…

Гете говорил: "Наше дело набрать хворосту. Приходит случай и зажигает костер".

Суриковская ворона - это случай.

Вот к каким выводам пришел Сапожников.

- Ты чудак, - тихо и даже ласково убеждал Барбарисов. - Неужели ты до сих пор не понял, что дело не в том, прав ты или не прав, а в том, выгодна ли твоя правота или нет. Ты замахнулся на устоявшуюся шкалу оценок. Потому что если ты прав, то образование не нужно!

- Ты обалдел? Как это не нужно? - спросил Сапожников. - Информация не нужна?

- Придет талантливый вахлак и решит задачу, которая не по силам доктору наук.

Кто тебе это простит? Вот возьми Мухину… Муж у нее из хорошей семьи, но не любит ее, и никогда не любил, но она кое-что знает!

- Ни черта она не знает! - сказал Якушев.

- Неважно, считается, что знает, она думает, что она знает. Диплом есть диплом, звание есть знание.

- Она пышет злобой, но показать ее боится, - сказал Якушев.

- Да, она боится, - сказал Сапожников.

- Кто тебя боится, дворняжка ты… - сказала Мухина.

- И потому, Сапожников, у нее один выход - уничтожить тебя высокомерием…

- Тримальхион ваша Мухина, - сказал Якушев. - Вот кто ваша Мухина.

Мухина ушла. Хлопнула входная дверь.

- Совсем девушку обидел…

- Пошла отравлять колодцы, - сказал Якушев.

- Ты бы поостерегся, - предупредил Сапожников. - Пушкина убил не Дантес. Дантес-пешка.

Пушкина убили бабы. Полетика, жена и прочие графини Хрюмины.

- Для этого ей надо признать меня гением, - сказал Якушев. - А это для Мухиной страшней войны.

- Кстати, кто такой Тримальхион? - спросил доктор Шура.

- Был такой один. В Риме… Лакей - вольноотнущенник, - сказал Якушев. - Спекулянт… Пиры задавал, чтобы его хвалили, - сволочь бездарная.

- Вернемся к третьей сигнальной, - сказал Глеб. - Вон сейчас сколько болтают об инопланетной сверхцивилизации… Предлагай нетривиальное решение, ну? Только сразу… Тогда поверю в твою третью сигнальную.

- Если сверх, - сказал Сапожников, - значит, могли до машины времени додуматься.

- Ну и что? - спросил Барбарисов.

- Тогда эти сверх могут быть нашими потомками… которые к нам наведываются иногда.

- Что? - сказал Глеб. - Забавно… Впрочем, чушь.

- Чушь! Чушь! Чушь! - сказал доктор Шура.

- Да дайте ему сказать! - крикнул Якушев. - Что за дела? Ни у него, ни у вас никаких фактов нет, но его предположение логичней.

- Логичней?!

- Он исходит из будущих возможностей, а вы из сегодняшних!

И опять стал молчать и сопеть над набросками.

- Значит, ты считаешь, что сверхцивилизация не будет к нам враждебна? - спросил Барбарисов.

- Наверно, не будет, - сказал Сапожников. - Если они нас угробят - их самих не будет. Ведь они наши потомки, а не мы их.

- Прилетать назад нельзя, - сказал Глеб. - Можно повлиять ненароком на свое прошлое и тем испортить будущее… У Брэдбери есть рассказ.

- Почему ненароком? - спросил Сапожников. - А если специально прилетят, чтобы изменить свое прошлое? Тогда у них жизнь изменится в желаемом направлении… Мы устроим их жизнь, а они нашу… Может, поэтому мы до них дозвониться не можем…

Мы им сигналим в пространство, а надо во время, - сказал Сапожников и сам удивился.

- Передвижение во времени принципиально невозможно, - поправил Барбарисов.

- А ты докажи! - сказал Сапожников. И усмехнулся: - Ладно, забудем. Это все фантастика.

И тут же он увидел Скурлатия Магому, человека будущего, только очень смешного.

Он был по-ихнему молодой и писал сочинение. И Сапожников понял, что сам уже пишет.

Сочинение Скурлатия Магомы:

"Утверждают, будто Великий Сапожников, основоположник науки, искусства и мышления последних тысячелетий, никогда на самом деле не существовал, а является фигурой вымышленной. Это утверждают только на том основании, что все сведения о нем получены нами из отрывков его жизнеописания, явно состряпанного, как считают гиперкритики, не раньше чем двести - триста лет спустя после описанных там событий.

Про Сапожникова следует сказать, что, если бы его не было, его бы следовало выдумать, хе-хе, как говорили древние.

Скурлатий Магома, ученик 19-го класса Высшей Начальной школы Московской области 3377 года нашей эры.

П о с т с к р и п т у м. Я, как и все ученики нашей конноспортивной школы имени Сапожникова, готов смотаться в 1977 год, чтобы проверить события, изображенные в жизнеописании. И прошу специального разрешения для общения с Сапожниковым.

Поскольку я один из отстающих учеников, нет никакой опасности передачи ему слишком ценных сведений из нашего времени, потому что я сам не знаю ни фига".

Вскоре после Тримальхионова пира Сапожникову позвонил Барбарисов:

- Здравствуй, старик. Куда ты пропал?

- Я не пропал, - сказал Сапожников. - У меня сердце болит.

- Что так?

- Не знаю.

- А чем же ты занят? - спросил Барбарисов.

- Рассказ сочиняю… Финал не могу придумать, - сказал Сапожников.

- Рассказ?

- Ну да, байку, - сказал Сапожников. - Да ты помнишь… Про Скурлатия Магому.

Слушай, что будет, если кто-то докажет теорему Ферми?

- Теорему Ферма… Ферми - это другое.

- Я знаю, я оговорился. Потому что Ферми тоже считал, что идея не дозрела, если ее нельзя объяснить на пальцах… Так что же будет?

- Старик, эту теорему уже доказали для многих чисел, - сказал Барбарисов. - Вот жена хочет поговорить с тобой.

- А если для всех чисел? - спросил Сапожников. - В общем виде?

- В общем виде ее доказать невозможно. Это доказано.

- Доказано?

- Почти.

- Д-а… - сказал Сапожников. - Почти… Вот я про это и сочиняю. Про почти.

Зачем пишут книги, стихи, музыку или картину?

Почему? - более-менее понятно. Тоже непонятно, и все же понятно. А вот зачем?

Затем, что в глубине души живет у поэта тайная святая надежда повлиять на мир.

Он, конечно, понимает, что ни одна книжка не перевоспитала сукина сына. Сукины сыны почему-то не перевоспитываются. Либо они не читают полезных для них книжек, а может быть, эти книжки их еще больше злят. Либо влияние книжки так незначительно, что оно затухает сразу по прочтении. И все же идет постоянная святая работа тех, кому хочется изменить мир, чтобы он стал как материнская ладонь. Так почему же неистребима эта работа? Помимо общей работы, помимо времени, которое все фильтрует и промывает, еще есть индивидуальная надежда. Она вот в чем. Никто не может дать гарантии, что не его слово окажется решающим, когда исполнятся сроки и понадобится последнее прикосновение, последняя пушинка на весах, чтобы воспрянул род людской. Поэтому работа должна быть сделана и продолжена.

Глеб приехал, и Сапожникову передали его просьбу прийти на демонстрацию механического мышонка, который почти что мыслил.

Но Сапожников на лекцию опоздал.

Сапожников гулко топал по цементному полу. Пол то был паркетный, конечно, но казался цементным из-за своей вековой немытости. Куриный помет втерся в щели и был отполирован ногами паломников. Такие полы Сапожников видел только в раздевалках поликлиник и в суде. Наконец Сапожников по речке спустился к морю, пересек его, увертываясь от колонн и сдвинутых стульев, и вышел к противоположному берегу. У стола с выдвижной трибуной и экраном, на котором испокон веку показывали только результаты и никогда борьбу, которая кипела в зале, то есть всю гибельную схватку страстей, затемнявшую познание истины, Сапожников увидел группу ученых забавников, которая во главе с Глебом возилась с механическим мышонком, который жужжал на полу и двигался по команде туда-сюда.

Взбунтовался Сапожников.

Надоело ерничать и шутовать. Надоело высмеивать самого себя и тайно лебезить перед профессионалами.

Специалист - это не господь бог. Это всего лишь квалификация. Но сама систематичность его знаний относительна. Кто поумней, сам это понимает и признает, да и системы пересматриваются. На то они и системы. И хотя каждая наука исходит из нескольких главных оснований, сама логичность ее выводов относительна и не может быть замкнутой и навеки закопченной, иначе придется ее признать истиной в последней инстанции. Не может быть логически замкнутой системы даже в математике - на то есть теорема Геделя, который это доказал.