Когда одна из повозок, которую вез сам водитель, используя что-то вроде цепной передачи от ног к колесам, остановилась у широкого места стены, желая продолжить свой путь на равнине, юркая древесная площадка, также с маленькими бортиками, направляемая погонщиком трех буйволов, что были прицеплены для ее подъема, поднялась по направляющим к дороге. Водитель ввез коляску на площадку, чуть заметно просевшую, и медленно поехал вниз с высоты восьмидесяти или девяноста локтей. Альтагир, однако, видал и самодвижущиеся площадки, что безмерно удивляло птицу.

Когда через минуту земля Атлантиды приняла удивительное устройство, водитель нажал на педали, съехал с площадки на желтую дорогу, вымощенную плитами, кивнул погонщику, кинул несколько монет в установленную на уровне пояса зеленую чашу, где уже нашли приют несколько пригоршней меди, и укатил вглубь острова, старательно держась дороги и стараясь не заезжать на изумрудную траву обочины.

Когда прямо под альтагиром, замутненная воздухом и обрывками легких полупрозрачных облаков, оказалась кромка берега, он лег на крыло, выдержал несколько ударов воздушного потока, и выправился снова. Теперь берег сопровождал его путь, где-то вдалеке постепенно уходя влево и открывая океан. Невидимый человеку с берега, взору альтагира открылся темноватый пунктир на линии горизонта. Альтагир был там, на Западной земле. Здесь сытнее, здесь лучше. Сюда зовет инстинкт.

В нескольких местах под громадой стены, заслонявшей солнце, виднелись осыпи камней, локтей в тридцать длиной, и еле видимые группы людей копошились возле них. Альтагир знал, как они осыпались.

Около двух раз в год стены начинали гудеть, море белело изнутри, и огромные пузыри едкого серого газа вырывались на поверхность океана, издавая громкий хлопок. Сразу после этого неведомая сила волновала море, оно начинало идти кругами, расплескиваясь из нескольких эпицентров, застывая гребнем на их периферии, а затем с огромной силой врываясь обратно. Клочья, брызги воды при таких бурных столкновениях выталкивались вверх на высоту сотен и сотен локтей, и альтагир уже дважды чуть не принял смерть, еле увернувшись от них, плотностью подобных земному камню. С тех пор альтагир тщательно следил за морем, и только видел странную, не соотносимую с ветром рябь, убирался на всей скорости своих крыльев домой, на скалу. Вода не долетала настолько далеко.

С лопнувшими пузырями газа приходила волна. Появляясь на горизонте с востока, сначала она казалась безобидной игрушкой моря, что плавно накатывает на тихий берег Атлантиды, стараясь ласковым ребенком обнять ноги матери своей. Но всякий раз впечатление оказывалось обманчивым. Уже на расстоянии десяти тысяч локтей, или трех лиг, были видны серые буруны на водоворотах тридцати-сорокалоктевой стены воды, несущейся со скоростью гепарда на скорлупки-строения Атлантиды.

Но каждый раз вода отступала, потому что стена, великая Атлантическая стена, была построена не для защиты от воинов, и крепость ее рассчитывалась не исходя из того, сколько чанов с кипящей смолой нужно было поместить на ее верх во избежание попыток перебраться с помощью лестниц.

Великая стена, сначала частями, на восточном побережье, а потом и повсеместно, строилась для защиты от ветреных дочерей тектонических сдвигов – цунами. А дочери эти, ветреные танцорши с эпилептическими припадками, гуляли привольно, никем не остановленные, по океану, и были частыми и регулярными гостями острова.

К их посещениям привыкли. Дни их появления были непредсказуемы, но сезонность не нарушалась. К тому же опасность для жизни и сохранности имущества заключалась отнюдь не в сметающей силе воды. С появлением стены эта проблема притупилась, стала менее осязаемой, потеряла запах тревоги. От океана стена защитит, а от землятресения – нет. Никакая стена.

Традицией и узаконенным правилом стало держать в каждом доме, в просторной клетке, милого зверька, похожего на береговую крысу, но с пушистым хвостом – джегову. Джегова был очень ласковым питомцем, высоко ценимой игрушкой и талисманом семьи. Игривый и гибкий, он прыгал по прутьям клетки, зацепляясь маленькими коготками, и в блаженстве приникал к доброй человеческой руке, застывая и впитывая ласку каждым волоском.

Но не всегда. Однажды утром члены семьи просыпались в предвкушении рабочего или выходного дня, и не слышали радостного попискивания. Джегова с сумасшедшими, в ужасе глазами топорщил шкурку, носился по клетке кругами в величайшем смятении.

К нему теперь не подходили, а начинали убирать бьющиеся предметы в безопасные места, наказывали детишкам не подходить к слюдяным пластинам окон, а в остальном продолжали заниматься своими делами – гончарным ремеслом, приготовлением пищи, государственными делами. Окружная дорога, что на стене, переставала функционировать, и водителям приходилось осторожно петлять по желтым дорогам полей.

Когда начинались толчки, люди обыкновенно обращали на них толику внимания, словно на назойливую муху над ухом, убирали джегову, их спасителя и вестника беды, в клетке в безопасный угол дома, чтобы ненароком падающий предмет не зацепил его. Толчки ощущались везде на острове. В некоторых местах под ногами земля лишь легким движением выражала происходящее в ней бурление огромных масс породы, и человек ощущал себя стоящим на спине недвижного буйвола, мышцы которого ходили под жесткой короткой шерстью спины. Где-то земля билась в судорогах сильнее, и стоять на ней было уже страшно – однажды, лет четырнадцать назад, от такой тряски ушел в подземные пустоты дом, и два человека погибли, их тела были найдены через неделю поисков в новообразовавшейся, ощерившейся изумрудными сталактитами пещере.

Но жизнь не прекращалась. Толчки продолжались около нескольких часов, а затем утихали, словно убаюканные матерью-землей беспокойные дети. Атланты убирали осколки, возвращали бьющиеся бра и картины на старые места. Трещины в домах подлатывали, осыпи стен накрепко заделывали, клали обратно отдельные упавшие с карминовых крыш плитки черепицы, джегова снова был весел и игрив, как маленькая коричневая молния, и снова лез к рукам в поисках вкусных зерен.

И так было всегда – деды, и деды дедов говорили, что земля поворчит и успокоится, что море отец наш, а остров – сын его, а те, кто на острове, – внуки внуков его, и да не накажет справедливый отец дитя свое, но пальцем для острастки погрозит.

И так всегда и было, да только не в последний раз, два дня назад.

Два дня назад в одночасье море взбурлило, поднялось всей своей тушей над заробевшей девочкой-Атлантидой, заревело и бросилось вниз на стену. Земля застонала, единожды встряхнула ветхие строения людишек, возомнивших себя царями природы, и над полями туманом поднялась каменная пыль фундаментов, осколки древесных щепок и дерна черным дождем взлетали и осыпались на землю, кирпичные стены падали и рассыпались на части, словно стены песочных замков…

А потом земля задрожала и, испустив столь яростную низкую волну, что птицы с визгом попадали с небес, раскололась напополам, открыв взору трещину, шириной от десяти до пятидесяти локтей, а дна которой и зоркому глазу было не достичь… Чудовищные фонтаны камней диаметром в десять-пятнадцать локтей прыснули из широкой трещины, что зазмеилась с одной стороны острова до другой, всего сто пятьдесят лиг. Трещина ползла, раскраивая пшеничные поля рваным краем, пока не уперлась в стену с обоих концов острова.