Улыбка погасла, когда он вспомнил, как похолодел от страха, увидев висящую на стене Летти и поняв, что ничем не может ей помочь. Он никогда не испытывал подобного ужаса. Ни во время войны или мира, ни в опасности, ни перед неизбежным поражением — ни разу в жизни. Когда она очутилась на земле, ему потребовалась вся сила воли, чтобы не сжать ее в своих объятиях.

Но он не имел на это права. Она достаточно ясно дала ему понять, что не хочет этого. Письмо с обещанием не докучать ей лежало запечатанным у него в кармане, горьким напоминанием о его обещании самому себе.

Если он останется лишь другом женщины, которая стала для него такой желанной, это, вероятно, убьет его. Но что он должен был сделать? Эллиот утратил способность размышлять. Мысли исчезали, как и боль в ноге, в результате постепенного действия морфия. Он уперся ладонями в подоконник.

Сейчас она уже спит, яркие каштановые волосы разметались по белоснежной подушке, кожа нежно розовеет… Он прижался лбом к холодному стеклу.

Всю жизнь он подчинял свои чувства разуму, стараясь сохранять самообладание, не переходить границы, поступать справедливо и предусмотрительно. Эллиот горько улыбнулся.

Потребовалось тридцать три года, чтобы он почувствовал это сильное горько-сладкое биение собственного сердца. Сколько должно пройти времени, прежде чем оно успокоится?

— Эллиот. Ее голос.

— Эллиот, пожалуйста. Повернитесь.

— Зачем? Вас же здесь нет, — рассудительно ответил он, невзирая на свое состояние. — Вас создали морфий и бренди. И страсть, — добавил он. — Непреодолимая страсть.

— Я действительно здесь. Пожалуйста. Мне трудно. Повернитесь.

Что это могло изменить? Он повернулся, и у него перехватило дыхание. Она стояла в дверях его комнаты, закутанная в старый халат его отца. Ее блестящие распущенные волосы струились по спине и словно вуалью покрывали ее плечи. Из-под халата выглядывали босые ноги. Маленькие, узкие, хрупкие, как крылья чайки, и невероятно трогательные.

Ей не следовало находиться здесь. Но ведь она не знала о морфии и бренди. Она не знала, что сдержанность, которую он всегда считал святым долгом и своим самым страшным испытанием, казалось, утратила свой смысл.

— Возвращайтесь в свою комнату.

Летти не двинулась с места. Ее щеки и шея пылали.

— Не могу, — прошептала она.

Он сжал за спиной руки, лежавшие на подоконнике. Он боялся пошевельнуться.

— Значит, вы — искательница приключений? — Он хотел придать голосу шутливый тон, но голос прерывался.

— Похоже на то. — Но это произнесла не авантюристка, а растерянная, как и он, истосковавшаяся по любви женщина.

— Господи, Летти. У вас совсем нет инстинкта самосохранения.

— Видимо, нет.

«Ей не нужна твоя любовь», — сурово напомнил он себе, надеясь, что это придаст ему сил устоять. Устоять перед ней, ибо она решила соблазнить его. Это понял бы и неопытный юнец. В ней не было ничего похожего на коварство. Ожидание, волнение, кокетство — да, но и тревога, напряжение и неотразимая прелесть.

Она направилась к нему, ее грудь выступала, слегка волнуясь под темно-красным шелком. Бог мой, под халатом ничего не было!

— Мне холодно.

Он не должен этого делать. Он не сделает этого. Это было против принципов, на которых строилась вся его жизнь.

— Я дам вам еще одно одеяло.

— Мне нравится вот это. — Она указала на голубое пуховое одеяло на его постели.

— Возьмите, — сквозь зубы произнес Эллиот и, сдернув одеяло, швырнул его ей. Летти не сделала даже попытки поймать его, и одеяло упало на пол.

Она медленно наклонилась, принимая соблазнительную позу. Посмотрела на него через плечо, вызывающе тряхнув распущенными волосами…

— Не надо!

Она убрала волосы с лица и улыбнулась лукавой, понимающей и безжалостной улыбкой.

— Вы не понимаете, Летти. — Сэр Эллиот старался сохранить остатки самообладания. Он был цивилизованным человеком. Как бы его ни соблазняли, он всегда владел собой. Он не только жил по этому правилу, но и верил в него. Но его никогда не испытывали таким образом и так жестоко. Он желал ее. Он до боли желал ее.

— Мне не хотелось бы оставлять вас неудовлетворенным. — Она держала в руках одеяло. Он слишком поздно понял, что дал ей повод подойти ближе. Она прошла к кровати совсем близко от него, все еще загадочно улыбаясь, он вдохнул аромат ее духов… Он сам не понял, как это произошло. Летти проходила мимо него, и в то же мгновение оказалась в его объятиях, а он прижимался к ее губам, оглушая, обжигая ее своей всепоглощающей страстью.

Она приникла к нему. Губы раскрылись ему навстречу. Она ласкала его, его плечи, руки, грудь, проникая под распахнутый ворот его рубашки, разжигая его.

Эллиот сорвал пояс с ее талии и обнажил ее плечи. Летти отпрянула, в ее взгляде уже не было ни вызова, ни лукавства, он был растерянным и немного испуганным.

— Может быть… я… мне не следует… нам не следует…

— Поздно. — Для него теперь не существовало ни правил, ни законов. Только требования: страсть, желание, любовь. — Ты знаешь это не хуже меня.

Он медленно опустил-ее, прижимая к себе, она, скользя по его телу, почувствовала, как оно напряглось от переполнявшего его желания. Ее груди касались его груди, халат зацепился за его пояс, а полы сбились у нее на бедрах.

Летти дрожала. Ее пальцы касались паркета, но колени ослабли и подгибались. Он опустил руки, но не отступил. При каждом его вдохе их тела на мгновение соприкасались, создавая мучительную близость.

Затуманенным взглядом она посмотрела ему в лицо. В поисках опоры ухватилась за его рубашку, упираясь пальцами в твердую мускулистую грудь.

— Если хочешь уйти, уходи. Последняя возможность, Летти. Последняя возможность для нас обоих. — Он наклонился и коснулся ее губ. — Но я думаю, ты должна остаться. Останься…

Она чуть отодвинулась. Он не отрывался от нее, теперь лаская ее ушко.

«Останься». Она чувствовала его горячее дыхание, дрожь пробегала по ее шее и плечам.

Отпустив, Эллиот больше не касался ее руками, но в то же время она всем телом ощущала его, его страсть возбуждала ее, приковывала к месту, томила ожиданием…

Он легко дотронулся до ее груди, обвел ее пальцами и, найдя сосок, начал поглаживать мягкую шелковистую кожу вокруг него. Он не сводил взгляда с ее лица, взгляда, пугающего Летти своей настойчивостью, немигающего и завораживающего.

Она его не узнавала. Сдержанный, благовоспитанный сэр Эллиот исчез, перед ней был незнакомец, бесцеремонно игравший ее телом, но его горящий страстью взгляд переворачивал всю ее душу.

— Пожалуйста, — прошептала она. Его рубашка была расстегнута, и Летти возбуждал вид обнаженной мужской груди, поросшей темными волосами.

— Зачем ты пришла сюда, Летти? — шепотом спросил он, касаясь нежным поцелуем ее губ.

Она не могла сказать правду: пришла, чтобы отдаться ему. Ибо, сказав, что любит его, дала бы ему возможность и полное право думать, что ничто не помешает узаконить их отношения. В мире, в котором жил сэр Эллиот, люди, любящие друг друга, вступали в брак.

Она должна была уйти, вырваться отсюда, но не могла. Уйдя, Летти потеряла бы единственный шанс познать любовь.

А она хотела этого. Так сильно. Ее кожа пылала, руки и ноги дрожали от предвкушения. Желание переполняло ее тело. А что, если он прогонит ее? Как жить дальше? Даже не узнав таинства любви?

— Я пришла переспать, — в отчаянии выпалила она.

Он словно окаменел. У нее замерло сердце. Летти затаила дыхание, пытаясь понять, что кроется за непроницаемым выражением его лица, и отгоняя охвативший ее страх.

Почему он не хочет обнять ее? Не скажет что-нибудь?

Когда он наконец заговорил, его ответ не вызывал сомнений:

— Тебя привела похоть? Тогда все просто. Не отрывая от нее взгляда, он быстрым ловким движением расстегнул брюки.

Прежде чем она поняла, что он намеревается сделать, он распахнул ее халат и наклонившись, ухзатил ее за бедро, а другой рукой приподнял за ягодицы. Он перекинул ее ногу через бедро и прижал самым чувственным и интимным местом к своему обнажившемуся телу.