Военная жизнь Ж. продолжалась недолго. В конце 1812 г. он заболел тифом и в январе 1813 г. вышел в отставку. По возвращении в деревню он еще раз пытался смягчить сердце Е. А. Протасовой, но напрасно. Между тем, Мария Протасова, повидимому, разделяла чувства Ж. Суровые отказы матери сильно на нее действовали и отражались на ее здоровье, и без того довольно слабом. Еще больнее страдал Ж. Его дневник этого времени отчасти открывает пред нами его душевные муки. Скоро, однако, его любовь начинает принимать характер какого-то мистического поклонения. Позднее, в борьбе с препятствиями, которых поэт не мог, да и не желал разрушить насильственно, любовь его становится все более и более платоническою. «Разве мы с Машей — пишет он в 1814 г. — не на одной земле?.. Разве не можем друг для друга жить и иметь всегда в виду друг друга? Один дом — один свет; одна кровля — одно небо. Не все ли равно?..»

«Послание императору Александру», написанное Ж. в 1814 г., навсегда решило его судьбу. Императрица Мария Федоровна выразила желание, чтобы поэт приехал в Петербург. Перед своим отъездом, Ж., по-видимому, вполне уже примирившийся с своею судьбою (незадолго до того он еще раз говорил с Протасовой, и также неуспешно), писал своему «другу Маше»: «Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, — обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что все лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, — что наконец тебе же я обязан самым прекрасным движением сердца, — которое решилось на пожертвование тобой... В мыслях и чувствах постараюсь быть тебя достойным! Все в жизни — к прекрасному средство!.». В 1817 г. Мария Протасова вышла за профессора Майера. Мечты любви — грустной, меланхолической — и позже продолжают звучать в поэзии Ж. С любовью Ж. совершилось отчасти тоже, что некогда произошло и с любовью Данта: подобно тому, как Беатриче из флорентийской девушки мало-помалу превратилась в высокое и дивное творение католической теологии, предмет любви Ж. сделался для него символом всего высокого. идеального. После смерти Марии (1823) Ж. пишет ее матери: «Ее могила — наш алтарь веры... Мысль о ней — религия... Теперь знаю, что такое смерть, но бессмертие стало понятнее. Жизнь не для счастия; жизнь — для души, и следственно Маша не потеряна. Кто возьмет ее у души? Ее здешнею можно было увидеть глазами, можно было слышать, — но ее тамошнею можно видеть душой, ее достойною».

«Скорбь о неизвестном, стремленье вдаль, любви тоска, томление разлуки» остались существенными нотами поэзии Ж. Характер ее почти исключительно зависел от идеально мистического настроения поэта, вызванного неосуществившимися мечтами о счастливой любви. Обстоятельства времени, сантиментально-меланхолические литерат. вкусы, развившиеся в нашем обществе к этому времени, — как нельзя лучше пришлись к субъективному, личному чувству Ж. Внесением романтического содержания в свою поэзию Ж. значительно расширил утвердившийся до него сантиментализм нашей литературы; но, развивая романтические мотивы, Ж. опять следовал больше всего указаниям того же чувства. Из содержания средневекового романтизма он брал только то, что отвечало его собственным идеально-мистическим стремлениям и мечтам. Значение Ж. состояло в том, что поэзия его, будучи субъективною, в то же время служила общим интересам нашего умственного развития. Субъективизм Ж. был важным шагом вперед по пути отрешения русской литературы от холода псевдоклассицизма. Она внесла в русскую литературу малоизвестный ей дотоле мир внутренней жизни; она развивала идеи человечности и своим неподдельным, задушевным чувством возвышала нравственные требования и идеалы.

Общий характер поэзии Ж. вполне выразился в первый период поэтической деятельности его, к 1815 — 16 гг. : позднее его оригинальное творчество почти иссякает и воздействие его на русскую литературу выражается почти исключительно в переводах, принадлежащих к крупнейшим фактам истории нашей литературы. Помимо высокого совершенства формы, мягкого, плавного и изящного стиха, они важны тем, что ознакомили русского читателя с лучшими явлениями европейского литературного творчества. «Благодаря Жуковскому», говорил Белинский, «немецкая поэзия — нам родная». По тому времени это была высокая задача, открывавшая русскому читателю совершенно новые и широкие горизонты. Годы 1817 — 41 обнимают собою период придворной жизни Ж., сначала в качестве преподавателя русск. языка вел. княгинь Александры Федоровны и Елены Павловны, а с 1825 г. — в качестве воспитателя наследника престола, Александра Николаевича. К этому периоду относятся нередкие поездки Ж. заграницу, отчасти вследствие его служебных обязанностей, отчасти для леченья. Поэтические произведения его появляются теперь как бы случайно. Так, отправившись осенью 1820 г. в Германию и Швейцарию, Ж. в Берлине принимается за перевод «Орлеанской Девы» Шиллера, который и оканчивает к концу 1821 г.; под живым впечатлением осмотра Шильонского заика в Швейцарии он переводит «Шильонского узника» (1822), Байрона. К тому же времени относятся переводы из Мура «Пери и Ангел» и некоторых других пьес. Тяжелые утраты, понесенные поэтом в 1828 — 29 гг. — смерть императрицы Марии Федоровны и близкого друга, А. О. Воейкова, — вызывают перевод баллад Шиллера: «Поликратов перстень» и «Жалоба Цереры». Под влиянием Пушкина Ж. пишет «Спящую царевну», «Войну мышей и лягушек», и «Сказку о царе Берендее» (1831). Зиму 1832 — 3 г. Ж. проводить на берегах Женевского озера. К этому времени относится целый ряд переводов из Уланда, Шиллера, Гердера, отрывков «Илиады», а также продолжение перевода «Ундины» Ламотт-Фуке, начатого еще в 1817 г. и вполне оконченного лишь в 1836 г. В 1837 г. Ж. объездил с наследником цесаревичем Россию и часть Сибири, годы 1838 — 1839 Ж. проводит с ним в путешествии по Западной Европе. В Риме он особенно сближается с Гоголем; обстоятельство это не осталось, по-видимому, без влияния на развитие мистического настроения в последнем периоде жизни Ж.

Весной 1841 г. окончились занятия Ж. с наследником. Влияние, которое он оказал на него, было благотворное. Еще в 1817 г., приветствуя в послании к импер. Александре Федоровне рождение своего будущего питомца, Ж. выражал желание:

В этом истинно-гуманном направлении Жуковский и вел воспитание наследника. 21 апреля 1841 г., в Дюссельдорфе, состоялось бракосочетание 58-летнего поэта с 18летней дочерью его давнишнего приятеля, живописца Рейтерна. Последние 12 лет жизни Ж. провел в Германии, в кругу своих новых родных — сначала в Дюссельдорфе, позднее во Франкфурте на Майне — чуть не ежегодно собираясь побывать в России, но, по болезненному состоянию своей жены, так и не успев осуществить этого желания. К первому году брачной жизни Ж. относятся сказки: «Об Иване царевиче и сером волке», «Кот в сапогах» и «Тюльпанное дерево». В начале 1842 г. он оканчивает перевод поэмы «Наль и Дамаянти», начатой еще в предыдущем году по немецким переводам Рюккерта и Боппа, и приступает к переводу «Одиссеи». В печати первый том «Одиссеи» вышел в 1848 г., второй — в 1849 г. Почти одновременно был окончен Ж. и другой обширный труд — перев. «Рустема и Зораба» (1848). Уже давно начата была Ж. поэма, к созданию которой он подготовлял себя продолжительным и усердным чтением. Она называлась «Странствующий Жид». Первая мысль о ней относилась еще к 1831 г.; в конце 40-х годов Ж. написал первые 30 стихов и снова принялся за поэму лишь за год до своей смерти, но окончить поэму почти совершенно ослепшему поэту не пришлось. Он умер в Баден-Бадене 7-го апреля 1852 г., оставив жену, сына и дочь. Тело его было перевезено в Петербург и с большими почестями предано земле в Александро-Невской лавре, подле Карамзина. В 1883 г. повсеместно в России праздновался столетий юбилей его рождения, а в 1887 г. в Александровском саду, на средства спб. думы, поставлен небольшой памятник-бюст из бронзы.