Сбежал.
Легко сказать, сбежал, как будто от них можно сбежать. От них… от кого от них…
Судя по всему животные достаточно развитые, живут стаями. Они даже не заметили, что я сбежал. Даже странно, что не заметили, если они так обращаются с добычей, как они вообще еще не вымерли с голоду. Не понимаю, почему меня не умертвили, я не видел в их логовищах живую добычу…
Главное, добраться до убежища, где оставил кольт, если он еще там, если…
– А Цап где?
Мак смотрит на отца с матерью, на непривычно отрешенные их лица, ну хоть бы наорали, что пуговица не застегнута, или сумка в грязи, или еще что.
А тут ничего.
Сидят, видео смотрят.
– А Цап где? – кричит Мак, уже громче.
Мак, да ты хоть разденься, что ли… ты смотри, мы тебе стерео купили, там…
– Найду! Все равно найду!
Мак бежит в темноту ночи, так надо, когда родители предают, бежать в темноту ночи, сбежать из дома, на какой-нибудь корабль, пережить тысячу приключений, стать великим, спасти мир, а потом встретить своего друга, обязательно, встретить…
Добрался до убежища, ничего не тронуто, оружие на месте, все при всем. Звери сюда не добрались, ну еще бы, для зверей тут ничего интересного.
Твари ползают где-то там, снаружи. Знаю, проберутся сюда, знаю, будут бесшумно открывать дверь, вот так, как в страшных снах, проберутся, пригвоздят ноги к полу…
Главное, стрелять сразу, не ждать, пока посмотрят в глаза…
– Цап! Цап! Цап-Цап-Цап-Цап-Цап!
Мак бежит в темноту ночи, зовет Цапа, быть не может, чтобы Цап ушел насовсем, потому что… ну… просто потому, что так не бывает. В книжках так никогда не бывает, в книжках, если злые родители прогонят Друга, потом Друг обязательно найдется, потому что… ну… просто, потому что не может быть иначе.
– Цап! Цап! Цап! Цап-Цап-Цап-Цап-Цап!
Маку кажется, что он слышит голос Цапа. Может, просто кажется. Мало ли что померещится в темноте ночи. Ночь, она вообще обманчивая, ночь, заманит голосами, одурманит, окружит, заведет, куда Макар телят не гонял,
– Цап!
Мак бежит туда, где нашел Цапа, надеется непонятно на что, а вдруг Цап там, вдруг он ждет Мака, вдруг жизнь в кои-то веки даст второй шанс… И никакие родители, все четыре, мама, папа, мапа, пама, Мака не догонят, не заберут… Цап боится, ну ничего, Мак посмотрит Цапу в глаза, и Цап не будет бояться, Мак все объяснит глазами. Родители говорят, это неприлично, глазами объяснять, а Мак-то знает, лучше глазами, словами все не скажешь…
Какая-то тварь околачивается поблизости. Вот это страшнее всего, гаже всего, лучше бы накинулась, лучше бы получила пулю, а то вот так, сидишь, ждешь непонятно чего.
Мак бежит в темноту ночи, пока не нашли, не поймали, не отвели домой, не выпороли, гадкие родители, которые ничего не понимают…
Тварь приближается. И снова как в кошмарном сне, мгновения растягиваются на вечность…
Мак пробирается в нору, где нашел Цапа…
– Цап! Цап! Цап! Цап-Цап-Цап-Цап-Цап!
Тварь лезет сюда…
– Цап! Цап! Цап! Цап-Цап-Цап-Цап-Цап!
Спускаю крючок, главное, спустить крючок прежде, чем он посмотрит мне в глаза…
Ай да Пушкин…
– Блин, ты сумку-то не бросай, кто понесет, Пушкин, что ли?
Кирюха вздрагивает. Смотрит на Семку, как у того вообще язык повернулся…
– Ты про Пушкина-то не ори, идиотище!
– Сам идиотище, чего про него орёшь?
Сцепляются. Так и хочется навешать друг другу пенделей, да покрепче. Только некогда ничего навешивать, выбираться отсюда надо из этого дурдома, легко сказать, выбираться, знать бы еще, как…
Кирюха осторожно спускается по лестнице, скрипят ступеньки, поскуливают, постанывают, подпрыгивают, тпру, стоять, ком-му сказал… лестница дергается и выгибает спину, хочет сбросить парней…
– Кирь, айда обратно…
– Куда обратно? Упырям в глотку?
– Да лестница обломится, мало, блин, не покажется.
– С чего она обломится? Гамбургеров жрать надо было меньше, вот и не обломится.
– Да что гамбургеры, это сумки все, математика эта долбанная, физика, литра…
– Брось ее на хрен…
– Чтобы мне потом в школе бошку оторвали и к доске прибили?
– Тихо ты уже, уродище…
– А дверь кто закрывать будет, Пушкин, что ли?
– А хоть бы и Пушкин.
Все посмеиваются. Вполголоса. Пушкин скалит белые зубы, закрывает дверь, осенний сквознячок остается там, на улице.
– Где они? – спрашивает Гоголь.
– Там где-то, наверху, я слышал, лестница скрипела, – Байрон прислушивается, хмурится, – точно, вон поскрипывает.
– Это духи, – говорит Гоголь.
– Сами вы дух, Николай Васильевич. Везде-то вам мерещатся… свиные рыла вместо лиц…
Байрон снова прислушивается, Пушкин сверлит темноту ночи блестящими глазами, Стокер облизывает острые клыки.
– Давайте-ка разделимся, мы у главного входа встанем, а русские вон, у черного… – шепчет Байрон, – а двое к окну, из него тоже выскочить можно… Ну вот вы, например, синьор Борхес…
– Я слеп, я их не увижу.
– Ну так мы вам в пару Хайяма поставим. Он-то углядит… Показывать можно только зрячим, петь песню – только тем, кто услышит…
– А чего это русские к черному ходу, а вы к парадному? – вспыхивает Пушкин, – это за какие такие грехи?
Байрон смеется.
– Ну, идите вы к парадному, какая разница… чш, мальчишек не спугните, главное…
Четыре тени замирают у парадного входа, ждут, слушают тишину. Из левой глазницы Гоголя спускается на паутинке паучок, перебирает лапками, цепляется за истлевший воротник. Пушкин приглаживает остатки волос на черепе, Достоевский перебирает костяшками пальцев, бормочет что-то, бобок, бобок, бобок, Толстой поправляет на голом черепе клочки кожи.
– Не уйдут, – говорит Пушкин.
– И все-таки неправильно это, – Достоевский смотрит на лестницу пустыми глазницами, – ладно бы взрослого человека… но детей… если слеза хоть одного ребенка прольется…
– Не прольется. Ребенки сейчас те еще пошли, их черта с два чем напугаешь…
– Это ты все…
– Чего-о? – Семка смотрит на Кирюху, почти не видит его в темноте.
– Ты все, идиотина… твоя затея была сюда припереться… спасибо еще на кладбище не поволок, с тебя станется…
– Да какое кладбище, тут такое кладбище, что мало не покажется…
– Тихо ты!
– Сам тихо, дубинушка!
Семка так бы и пришиб Кирюху тяжелой сумкой, это Кирюха все, идиотище. Выдумал тоже, потащился хрен знает куда, ладно, самому жить надоело, и Семку туда же. Да нет, если по правде, Семка сам сюда поперся, бабке назло, ах, не ходи на стройку, ах, нельзя… так и всю жизнь просидеть можно к бабкиной юбке пристегнутым… а заброшенный дом, пока не снесли, посмотреть надо, там, говорят, Ванька Мура заначку держит…
Вот тебе и заначка, блин…
Кто ж знал, что тут такое…
Кирюха замирает на полпути.
– Чего встал, о чем задумался?
– Тихо ты…
– А чего такое?
– Они…
Семка выглядывает из-за Кирюхиного плеча, видит, мать моя женщина, точно, они, там, внизу. Тусклое фосфоресцирующее сияние, чуть видимые тени возле дверей.
– Окружили, гады…
Темная тень движется в сторону лестницы, мальчишки сами не понимают, как оказываются наверху, на остатках третьего этажа…
– Блиин, я чуть в штаны не наложил… – шепчет Семка.
– Сумки где?
Семка неопределенно машет рукой.
– Ты чучело на палочке, у меня там ключи были, меня мамка убьет!
