Словно получив знак говорить о делах, Олмет заметил:

— Для оруженосца, посланного позабавиться, у тебя слишком толстый кошелёк, Маррон. Должно быть, твой господин больше заботится о тебе, чем о твоей одежде?

Маррон вспыхнул в темноте, хотя про себя подумал, что не Олмету ругать чужое платье.

— Это одежда с чужого плеча, мессир. Ещё два дня назад я… одевался иначе.

Олмет рассмеялся.

— Я уже понял, парень. Это была шутка. Впрочем, для мальчика, у которого два дня назад не было ни гроша — если я правильно тебя понял — и быстро ставшего посмешищем для остальных, у тебя, повторяю, слишком толстый кошелёк.

«Сьер Антон великодушен, — хотелось сказать Маррону, и ещё: — А те кто смеётся — лжецы», но он чувствовал себя как посреди трясины, когда страшно сделать шаг, и потому ответил сдержанно:

— Золота там нет.

— Пусть так. Ну, за чем же он тебя послал, Маррон? Не за обезьяной, это ясно; да я бы и не продал тебе Каспиуса, если бы это означало, что на твою голову посыплются громы и молнии. Ну так?..

— Мессир, — начал Маррон с тайным вздохом облегчения, потому что эти игры ему не нравились и он не умел в них играть, — мессир, нет ли у вас ножей?

— Нет ли у меня ножей? Я еду в Элесси, а мальчик спрашивает, нет ли у меня ножей!

— Разве элессины сами не могут их делать?

— Могут, но не делают. И хвала Господу, так лучше и им, и мне. В Элесси неплохие ремесленники, но настоящих мастеров там нет. Хорошему клинку мало быть прочным, он должен быть красив. Подожди минутку, оруженосец Маррон, я покажу тебе такие клинки, что твоё сердце заплачет от желания обладать ими…

Может, торговец и выполнил бы своё обещание, но он уже успел разглядеть кошелёк Маррона. Он не принёс ни ножей с отделанными драгоценностями рукоятями, ни клинков чеканной стали. Перед Марроном появилась охапка стилетов и кинжалов попроще, старых и новых, прекрасной работы, с прочными рукоятями и невероятной остроты лезвиями.

Маррон понял это, перепробовав все по очереди, но взгляд его упорно возвращался только к одному клинку, и только его он взял в руки дважды. Это был самый старый кинжал из всех, его костяная рукоятка потрескалась и пожелтела от возраста.

— Когда-то это был прекрасный кинжал, да лезвие и сейчас осталось неплохим, — негромко сказал Олмет. — Остальные гораздо хуже, а у этого только рукоятку, сам видишь, уже не починить. Её стоило бы заменить, но нож хорош, когда представляет собой единое целое, а с заплатами — это уже не то. Не хотел бы я давать тебе советы, парень, но возьми-ка этот, если будешь покупать у меня. Правда, у нас есть и другие торговцы кинжалами…

— Нет, этот как раз по мне. — «Если мы сойдёмся в цене», — должен был добавить Маррон. Его дядя так и сказал бы, а вот он — забыл. — Сколько вы за него хотите?

— Не больше, чем ты можешь заплатить, парень. Я не собираюсь грабить тебя. Конечно, по цене клинка без рукояти я его не продам, так что давай кошелёк, посчитаем. Да, учти, ему в пару нужен хороший меч. — Торговец выложил на ладонь несколько монеток и стал их перебирать.

— Меч у меня есть.

— Хороший?

У Маррона было два меча, хороший и так себе, поэтому он вполне мог бы ограничиться кивком, однако решил, что торговец заслуживает большего. Когда он увидел, сколько монет Олмет взял, а сколько положил обратно в мешочек, его решение только укрепилось. Треснутая там рукоятка была у ножа или целая, а он стоил ответа.

— Мне подарил его сьер Антон. Когда-то этот меч принадлежал его брату…

Олмет застыл, расширив глаза. Через миг он ответил:

— Не стоит хвастаться этим, парень. Да нет, я знаю, что ты не собирался хвастаться, но лучше бы ты поменьше говорил об этом — и ради себя, и ради своего господина.

Маррон опустил глаза, потрепал спящую у него на колене обезьяну и, внезапно решившись, поднял голову.

— Сьер, не могли бы вы рассказать мне правду о сьере Антоне и его брате?,

— Маррон, любой, кто знает Чужеземье, может рассказать тебе эту историю — она известна всем. А о правде пусть судит Господь. Ты что, действительно ничего об этом не слышал?

— Я здесь совсем недавно, мессир, и знаю только то, что говорит мне мой господин, а он рассказывать о себе не любит.

— А кто любит? Страна тут суровая.

— Пожалуйста, мессир…

— Что ж, ладно, тебе следует знать хотя бы факты, а их рассказать недолго. Антон и Шароль были очень близки и любили друг друга гораздо крепче, чем иные братья, между которыми стоит наследство. Но в один прекрасный день они пропали; их отец послал на поиски людей, и те нашли тело Шароля, убитого одним ударом. Меч мальчика пропал. И его брат тоже. Герцог Рейм объявил о розысках Антона, чтобы заставить его ответить за преступление, однако, когда того нашли, он уже вступил в Орден искупителей. Он признал на себе вину за смерть брата, но его жизнь уже принадлежала Ордену, и отобрать её было нельзя. По слухам, Шароль застал Антона с мальчиком, и Антон убил брата, чтобы скрыть этот позор. Это всего лишь слухи, но я никогда не слышал, чтобы сьер Антон отрицал их. Вот почему твои товарищи так недружелюбно относятся к тебе; оруженосец сьера Антона вполне может оказаться ещё и мальчиком сьера Антона.

Казалось, что в воздухе повисла просьба: «Скажи мне правду». Впрочем, Маррон решил, что столько он не должен даже торговцу, и не стал отрицать услышанного. Что бы там ни происходило между ним и его господином, это касалось только их и уж никак не досужих сплетников.

Итак, он промолчал, и Олмет спросил:

— Где сегодня твой господин? Если бы я знал, что еду с Антоном д'Эскриве, я бы хоть глянул на него.

— Он отправился в лагерь элессинов, — коротко ответил Маррон.

— Да ну? Храбрый он человек — там у него вряд ли найдутся друзья. Да и вообще, все его друзья остались у него на родине. Имя д'Эскриве в наше время слишком запятнано. Дворяне могут простить многое, но не это. Хотел бы я посмотреть, как он это переносит.

— Сейчас вы увидите, мессир, что он переносит это отлично. — Маррон стряхнул с колен заверещавшую обезьянку и встал на ноги, сжимая в руке кинжал, сжимая так крепко, словно желая доломать рукоять. Клинок заблестел в темноте, отражая языки костра.

— Ох, прости меня, парень. Ты же поклялся служить ему. Я не подумал, когда говорил.

— Но вы сказали то, что думали.

— Да, но давай не будем затевать ссору, парень. Я уже попросил прощения. К тому же ты вдвое меньше меня, — торговец тоже встал, чтобы это стала видно, и подхватил обезьянку, посадив её себе на плечо, — да ещё ранен. Я не стану драться с одноруким ребёнком. И твоему хозяину это не понравится.

Это была правда. Шум со стороны фургонов усиливался — поев, оруженосцы возвращались, чтобы снова повеселиться. Маррон глубоко вздохнул, перехватал кинжал и сунул его за пояс.

— Так-то лучше. Сильно ты ранен? Среди нас есть люди, которые понимают в лечении.

— Благодарю вас, мессир, меня уже лечили.

И лечили, и снова ранили; рука опять разболелась.

— Ну ладно. Не надо сердиться на меня за мои неосторожные мысли, парень. Я вообще неосторожен. Я видел почти всё, что бывает в этих землях, почти все здешние народы. Я путешествую из любопытства. И честно признаюсь, что хотел бы увидеть твоего сьера Антона. Разве это плохо?

Маррон поколебался и неуверенно пожал здоровым плечом.

— Нет, наверное.

— Вот и ладно. По крайней мере мы пришли хоть к какому-то соглашению. Где ты получил рану?

Маррон снова заколебался, но потом выдавил из себя улыбку и признался:

— Меня ранил сьер Антон в учебном бою.

— Что, серьёзно? Ну, я мог бы и сам догадаться.

— Как, сьер?

— Да ты точь-в-точь похож на мальчика, которого ранил его господин. Ты даже стараешься скрыть боль. Ну, ладно. У тебя, кажется, ещё остались деньги в кошельке. — Торговец поднял мешочек с травы и бросил его Маррону. — Не хочешь ещё немного потратиться? У меня есть кое-какой товар, как раз для молодого человека.