То ли искренне я писал, то ли спешил оправдаться. Сам не знал, что и думать. Но, как говорится, назвался груздем... Значит, как решил, так и будет: приедешь в Париж и станешь жить у меня. Как по заказу, в нашем доме продавалась квартирка. Я взял все свои сбережения, купил. Сразу и переедем с Марией, а тебе оставим нашу. Понимал, что поступаю неосторожно, но насколько - не подозревал. Не знал, как будем спорить и ссориться. Или знал, но решил, что со временем поставлю на своем. Ты - старуха, сил уже нет, будешь у меня ходить по струнке. Сказано - сделано, отступать некуда. И некогда советоваться с Марией. Поступил как любящий сын, позаботился о старухе матери, взялся скрасить твою вдовью долю. Впрочем, принуждать тебя не хочу: решай, писал тебе в новых письмах, сама. В Нью-Йорке у тебя друзья, квартира. Хочешь остаться - оставайся. Правда, я, дурак, из-за тебе разорился, все деньги пошли на твое парижское обустройство. Но ты, пожалуйста, оставайся, если хочешь, в Нью-Йорке, где жила так спокойно с отцом и почти счастливо. Что до практической стороны дела, тут ты была беспомощна, так что правил бал я. Мария руководила на месте. Надо было закрыть счет в одном банке, открыть в другом, избежать лишних налогов, подписать бумаги, вынести волокиту, продать мебель, заплатить за квартиру, возможно на время удержав за собой. Дела, по крайней мере, потребовали от тебя ответственности и отвлекли от горя.

Ты в ответ тоже написала. Писала теперь, как курица лапой. Спросила, почему не еду к тебе, когда поправился. Надо поклониться отцовой могиле, надо обсудить с тобой дальнейшее. Я ответил подчеркнуто сухо. Во-первых, готовлю тебе жилье. Во-вторых, не хочу давить на твое решение на месте. Потом же не оберусь упреков. Говорил сейчас, что думал. Потому что хотел, чтоб ехала ты как бы добровольно. А ты, может даже бессознательно, хотела ехать, как будто тебя заставили. Мы перебрасывались сомнениями, переживаниями, уловками, увертками. Я вроде покрепче тебя, я обсуждаю дело с твоими друзьями, они в один голос - конечно, надо ехать: овдовев, ты постарела в месяц на десять лет, единственный сын позаботится о тебе, будет тебе поддержкой и опорой. Четыре месяца спустя ты была готова. Все твои друзья сочли: сын заменит отца, иначе и быть не может. Сложив в огромные чемоданы старые безделушки, собственные скульптуры и бумаги отца, ты погрузилась на пароход "Франция". Я просил тебя взять до Гавра кого-нибудь из друзей в провожатые, но ты компании не захотела. Да, попробуй смени континент в восемьдесят три года. Покорилась, конечно, поддалась на уговоры, но в душе затаила что-то сердитое. Несправедлива к тебе судьба. Едва я увидел тебя на пароходе, понял: ты жаждешь мести. У тебя три врага: Мария, потому что отняла у тебя меня; я, потому что сорок лет был богом, а вблизи, день за днем, окажется, бог - обычный человек с человеческими достоинствами и недостатками; и ты, потому что будешь судить себя и осуждать: ты послала отца в Лейквуд, ты убила его! И отныне все - в жертву во имя искупления. Ничто не мило, даже мои заботы и ласки, неистощимое терпение и деланная веселость. Ты невольно раскрыла объятья, но тут же оттолкнула. Не тебе б эти розы, а отцу-покойнику! Отныне виновата во всем ты, а в краткие передышки - разумеется, я. Пощады не будет.

Как, чтобы лицей учил меня жить? Ты не позволишь! Нет, конечно, школа нужна и даже необходима. Но учителя разве люди? Учителя - роботы. Голову они просветят, а сердце нет. Сердце. Его может взрастить только мать. А я, твой сыночка, уже ставлю мысль выше чувства. Того и гляди, стану расчетливым сухарем. С каждой книгой и каждым уроком теряю я свою детскую прелесть и улыбку, немножко грустную, ах, какая улыбка, ты за нее жизнь отдала бы! А школа - это ж фабрика. Я не должен относиться к ней слишком всерьез, учиться должен лучше всех, а относиться всерьез, это нет. Боже ж мой, как трудно быть матерью! У каждого, конечно, своя задача. Ты не против. Отец обеспечивает сыночке нормальное здоровое развитие, школа образует мои мозги, хотя это, говоришь, палка о двух концах, а ты, ты, и только ты воспитываешь мои чувства, чтобы рос я тонким, чутким и открытым всему прекрасному. Ах, и сама пока не решила, в кого меня прочишь, в артисты ли, врачи, коммерсанты, даже не знаешь, сможешь ли повлиять тут на меня, а по секрету признаёшься: хочешь, чтобы я всегда оставался маленьким твоим мальчиком и не стал бы тем противным трудным подростком, каким стану вот-вот. Расту я у тебя на свободе. Занимаюсь немножко спортом, езжу с товарищами на экскурсии, плаваю в свое удовольствие, хожу в кинематограф, и ты отпускаешь, хотя кино это ни уму, ни сердцу. Ты научилась даже сдерживать собственные порывы, чтобы ненароком меня не задеть. Нянчишь меня и знаешь, что полгода, от силы год - и счастье кончится.

Разумеется, я начну бегать за девчонками. Уже и теперь в августе на пляже прячусь с ними по кабинкам. Что ж, ты найдешь мне приличную. Станем вместе пить чай, ходить на танцы, со временем крепко подружимся, а ты будешь смотреть и молча одобрять. Советуешься с приятельницами, г-жой Мельц и Розочкой Ром. Ты нежна и, может, чуть романтична. Мечтаешь о барышне нашего круга. Встретимся семьями совершенно случайно. Семейство необязательно русское, хотя русская душа самая благородная. Барышня прекрасно воспитана. Тихоня, но не слишком, и красавица, но скромница. Знакомые дамы зашептались, мол, ищешь сыну невесту, нет, не ищешь буквально, но имеешь в виду. Тебя зовут поболтать. А еще зовут родственниц, дальних и бедных, знакомых курортниц - подруг по Ля-Бурбуль и Висбадену, забытых, но вдруг нужных для бесед. Видимо, составлен тебе на радость список девиц. Ты уверяешь, что вообще надобности нет, из чего дамы заключают, что надобность очень большая. Г-жа Мельц представила тебе бурную жизнерадостную особу. Главное - замужем за русским адвокатом, родом из Орла. Дочь моложе меня на год. Ангелица. Тебе показали фото. Нет, не красавица, но с лица не воду пить. Зато умна и изящна, это несомненно или, по крайней мере, очень возможно.

Вы обменялись визитками. Мама Тани Лопато пригласила тебя к ним на виллу близ Стокеля. Мужа слегка парализовало, но в доме покой и порядок. Ухоженный сад, очень, по-видимому, ценные вазы, персидские ковры и твой любимый строгий лимож. Предложили сыграть в вист. Ты не играешь. Охотно взялись тебя обучить. Таня тебе понравилась не очень. Вялая какая-то барышня. На фото она лучше. Но - ничего, ободряешь себя. Через год-два барышня расцветет и оживет. А пока учишься в вист - буби, пики, что за чепуха! Ну да ладно, хозяева прелестные люди, знакомят тебя со всеми и безумно любят все мало-мальски русское. Меня ты пока не призвала. Говоришь обо мне, нахваливаешь, готовишь почву. Однажды привела с собой отца. Он скучал, но повторить визит не отказался: люди как люди. А звали "люди" часто, так что пришлось позвать в ответ. Дома условий нет, зовем в ресторан. Отец деньгами сорить не любит, но для тебя, так и быть, согласен. И все шестеро сходимся в заведении у Намюрских ворот. Я потрясен паштетом и уткой с апельсинами, девицу Танечку не заметил. Вернее, заметил, что чепуха, а Танечкину маман, пышную, с декольте и волнующимся бюстом, оценил. Я разгорячен вином, представляю себя и мамашу в разных позах. Ради мамаши же соглашаюсь на еще одну встречу. Все восхищены моей сдержанностью. Воспитан, по всему, прекрасно. Жду, думают, слова от барышни. А что барышня. Барышня в таких случаях - как маменька скажет. А маменька говорит: хороший мальчик.

Уроки виста кончены. Память у тебя, объявила ты, стала девичья. Тебе предложили лото и шашки. Но пора бы позвать Танечку к нам. А у Танечкиных родителей о дружбе свои понятья: давайте устроим в воскресенье пикник! У них прекрасный автомобиль, старая "минерва", в отличном, однако же, состоянии, и г-н адвокат сам водит, это ему чудесный отдых. Поедем на природу, в Суаньи или в Вавр. Места там дивные, пройдемся пешочком. Дети поотстанут метров на триста-четыреста, погуляют без родительского надзора. Я молчу. Пройтись пешочком по дивным местам я не прочь. Погулять или пощупаться с Танечкой ради такого дела можно. Приехали на место, вы шлете нас в лес по ягоды, это зимой-то! Наконец рассмотрел "невесту": глаза сносны, с зеленью, а в общем холодные серые; рот как щель, конопатое лицо, квадратный подбородок. Остальное в том же духе. Угловатая, тощая, ноги как палки. Говорили скучно. Жюль Берн, Доде, Сид, Джеки Кутан, Лаурел и Харди, гастроли Карсенти, Виктор Франсен в комедии Бернштейна, триумф Мистенгет в Летнем дворце. От меня ждут действий. Что ж, действую: спрашиваю, была ли Танечка влюблена. А Танечку натаскали в искусстве кокетничать. Прислонилась к дереву, сунула в рот травинку, лепечет - ах, как жарко, расстегивает пуговку. Снова "ах" - похоже на кудахтанье, всполошенно, но любопытно: сперва расскажу я, потом она. Говорю - покажи лучше ножки, подними юбку, а то видны только колени, колени, кстати, не ахти. Для пущей убедительности прижал ее к себе, она не оттолкнула, но стоит, как деревяшка, словно помощи от нее не требуется. От стыда вернулись поскорей к взрослым.