Сейчас, во всяком случае, они разглядывали меня, по очереди их подводили к человеку за письменным столом. Я сидел слишком далеко и не мог слышать, о чем они говорили. Но после каждого вопроса они бросали на меня быстрый взгляд. Мотылек, Затылок, Весельчак и еще какие-то люди, которых я толком и не разглядел. Даже тот человек, который поддержал меня тогда в зале, - даже он теперь, покосившись на меня, словно бы что-то подтвердил. Всю эту процедуру провернули быстро. Кажется, мои попутчики единодушно твердили одно и то же. И каждого, стоило только ему ответить человеку за письменным столом и покоситься на меня, тотчас же с миром отпускали. Затем к столу подвели того, кого я окрестил Шилом. Он был возбужден, но говорил приглушенно, и снова послышались слова: "Это он". Я подавил тревогу. "Это он" могло означать лишь, что они указывали на меня. На меня, который, по их мнению, оскорбил служащего или что там еще натворил. Оно не обязательно должно было означать что-то худшее, но если да, то что же все-таки? Что касается обыкновенных прегрешений - тут совесть у меня чиста. Я никого не убил и ничего не украл. В остальном, что бы я ни совершил, это их не касается.

Или, может быть, все же касается? Теперь они молча разглядывают меня. Право же, это их не касается - ни чужие грехи вообще, ни мои собственные в частности. Затылок, например, - ясно, что совесть у него не слишком-то чиста. А у Мотылька все пороки полусвета написаны на лице.

Грехи? Совесть? Странно, что эти понятия всплыли в моем сознании именно сейчас. Именно здесь, в кабинете, рядом с залом ожиданий аэропорта в миле от большого города. Тысячи и тысячи людей прилетают сюда и улетают отсюда каждый день. Их наскоро проверяют, бегло осматривают багаж - и отпускают. Как-никак, здесь не ворота в рай. И город - не обитель ангелов. Я бывал здесь много раз и ни разу не встречал ангелов. Да и сам я отнюдь не ангел...

Внесли мой багаж. Его быстро перерыли. Трубку, которую я однажды купил в минуту растерянности и горя, долго разглядывали под лампой. Я вдруг заметил, что у трубки несколько странная форма. Я ведь тогда ни о чем не думал. Куклу с закрывающимися глазами - подарок любимому ребенку рассматривали так, словно это бомба с часовым механизмом. Когда ее положили на стол и она жалобно пропищала: "Ма-ма", мундиры вздрогнули от неожиданности. Я не мог сдержать улыбки. Человек за письменным столом сказал:

- Не вижу ничего смешного.

- Не видите? - переспросил я. Впрочем, я и сам чувствовал, что смеяться тут не приходится.

Наконец дошла очередь до паспорта. Все нагнулись над столом и загородили от меня паспорт. Теперь мне вдруг стало казаться, что там могут быть странные вещи. Я никогда не изучал все эти штампы и отметки - следы поездок по многим странам. Лишь как-то раз полюбовался красивыми буквами на штемпеле, который мне поставили в Александрии. Теперь эта отметка казалась мне подозрительной. Человек за письменным столом жестом поманил меня к себе. Я уже давно про себя называл его Человеком. Остальные расступились и окружили его.

- Это ведь не ваша фотография, - сказал Человек.

- Может быть, все дело в очках, - сказал я. - Когда я снимался, на мне были очки.

Я вытащил свои очки и водрузил их на нос.

Все посмотрели на фотографию в паспорте, лежавшем на столе, потом на меня и снова на фотографию.

- У этого усы, - сказал Человек.

- Усы? Ах, да, правда. В то время я носил усы. Но это было давно.

- Три года назад, - сказал он, глядя на дату выдачи паспорта.

- Что-то вроде этого, - согласился я.

- Три года, - повторил он. - Я спрашиваю: носите вы очки? А усы?

- Иногда я ношу очки. Однако теперь все реже и реже. Близорукость моя стала меньше. Что касается усов...

- И волос! - воскликнул он.

- Увы, как я уже говорил, это было давно.

- Три года назад, - повторил он.

- Да, три года назад.

- Особые приметы. Здесь в паспорте ничего не указано. Но я сразу заметил, что вы прихрамываете. Пожалуйста, пройдитесь по комнате.

Я прошелся по комнате. Я слегка прихрамывал на левую ногу.

- Автомобильная катастрофа, - пояснил я на ходу. Странное чувство охватывает человека, когда он вынужден не только объяснять, что слегка прихрамывает, но и одновременно демонстрировать свою хромоту.

- Однако еще недавно вы хромали на правую ногу, - сказал Человек.

Странно. Я остановился. Очень странно. Ведь он прав. Почему-то сейчас я прихрамывал не на ту ногу.

- Вы правы, - сказал я. - Извините.

Они переглянулись, Человек спросил:

- Что это значит? Вы что, не знаете, какая нога у вас больная?

Я почувствовал, что краснею. Но объяснить ничего не мог.

- Хромота у меня ничтожная, - сказал я. - Да она и заметна, только когда я устаю или слишком напряжены нервы. А сейчас я еще должен был ее показывать...

Он жестом подозвал к себе контролера, и они тихо заговори ли о чем-то. Я видел, как контролер утвердительно кивнул. Я стоял посреди комнаты и сам теперь уже не знал, на какую же ногу я все-таки хромаю.

Человек за столом отослал контролера и обратился ко мне:

- Там, в зале ожидания, вы сказали: "Может быть, это я?" - про совершенно незнакомого вам человека. Что вы имели в виду?

Я пожал плечами.

- Я спрашиваю: что вы имели в виду, когда дали понять контролеру, что вы не тот, за кого себя выдаете. Кто же вы тогда? Во всяком случае, не тот, кто изображен здесь, на паспортной фотографии.

Я ответил:

- Это довольно трудно объяснить.

- Что трудно объяснить?

- Почему я это сказал. Наверное, мы все были раздражены.

- То есть вы были раздражены. Чем же?

- Тем, что время шло, а контролер к тому же вдруг сказал Затылку, что фотография в паспорте - не его.

- Затылку? О ком вы говорите?

Они снова переглянулись. Я почувствовал это, но не поднял глаз от письменного стола. Я не мог выдержать взгляд Человека.

- Это у меня просто вырвалось, - сказал я. - Всему виной моя привычка давать прозвища незнакомым пассажирам. Мне приходится много ездить.

- Это видно, - сказал он и снова заглянул в мой паспорт. - Владелец этого паспорта действительно много ездит.

- Обычно я называю своих попутчиков каким-нибудь прозвищем - так, про себя: Затылок, Мотылек.

- Мотылек?

- Да, так я назвал даму, что была позади меня.

Все обернулись и стали искать глазами даму. Я снова почувствовал, что краснею.

- Я имею в виду даму, сидевшую позади меня в самолете.

- Да как вы смеете называть уважаемую гражданку нашей страны мотыльком?

- Я не называл ее мотыльком. Я никак ее не называл. Никак.

- Вы не заметили, что все время противоречите себе? То у вас усы, то у вас их нет, то у вас есть очки, то нет, то вы хромаете на одну ногу, а то на другую. То вы даете своим попутчикам прозвища, то, как выясняется, не даете. Не пора ли сказать хоть одно слово правды?

Человек наклонился вперед. Теперь он уже не казался усталым. Я вдруг почувствовал страх. И тут меня осенило.

- Я требую, чтобы вы связались с моим посольством, - сказал я.

Человек вяло улыбнулся.

- Уже связались, - сказал он. - Они вас не знают.

Я сказал:

- Я приехал из страны с пятнадцатимиллионным населением. Никто не может требовать...

- А мы ничего и не требуем от вашего посольства, - прервал он. - Это вы сами требуете.

- Я требую уважения моих прав и интересов.

К счастью, я почувствовал, что во мне просыпается ярость. На мгновение она прогнала весь страх.

Человек откинулся на стуле. Теперь он снова выглядел усталым, словно рассказчик, вынужденный повторять свой рассказ умственно неполноценному собеседнику.

- Когда вы говорите о ваших интересах, имеете ли вы при этом в виду свои интересы или же интересы владельца этого паспорта?

- И мои, и его. Потому что он - это я.

- И это после того, как вы недвусмысленно представились контролеру как другое лицо? - Он коротко и язвительно рассмеялся, оглядывая стоявших вокруг. Затем, с паспортом в руке, поднялся, обошел стол, бросил на стол паспорт и, вплотную подойдя ко мне, произнес: - Скажите мне наконец, кто же вы на самом деле?