Егор, обуреваемый неведомыми страстями, изображая крайнюю занятость не то, что на дни рождения, на похоронах родителей не появился и вот теперь сошел с ума.

– Поделом, – зло произнесла Аглая, загоняя Егора в ванну, – ишь, как ловко придумал, брат родителей лечит да хоронит, денежки свои тратит, а тебе, хоть бы хны! Бог шельму метит!

– Демон, – перекрестился на нее, Егор Павлович, без стеснения стаскивая с себя всю одежду и залезая в ванну.

– Кто демон? Это я-то демон? – холодно поинтересовалась Аглая, уперев руки в бока.

– Демон, – убежденно прошептал Грошев, погружаясь в пенообразную субстанцию.

Аглая замолчала, увидев, что Алексей взялся за мочалку, намереваясь мыть брата.

– Больной он, что ты его слушаешь? – тихо произнес он.

– Больной, а обзывается!

И грязно выругавшись, Аглая поспешила на кухню, где ее ожидали трое родных детей: Кирилл, Виктория и Анфиса.

Огрев подзатыльником Кирюху уже успевшего без спросу умять три ломтя хлеба; дав кулаком по сутулой спине Вике, заставив выпрямиться, она с улыбкой повернулась к Анфисе:

– Доченька, солнышко мое, супчик будешь?

Анфиса, невероятной красоты, девица пятнадцати лет, благосклонно кивнула:

– Хорошо, маман, мне немножко!

– За фигурой следишь, фифа? – дразнясь, высунул язык, старший Кирюха.

– Модель, – скривилась в презрительной гримасе, полной скрытой зависти, Вика.

– Молчать, – заорала Аглая на двух старших детей. – Анфисочка деньги на конкурсе красоты загребла, а вы что, где от вас хоть какая-то польза?

Кирилл с Викой насупившись, склонились к своим тарелкам с жидкими рыбным супом.

– Богородица дево радуйся! – взревел, вдруг Егор из ванной.

Аглая выронила половник.

– Это еще что такое?

– Таблетки, Аглаюшка, неси лекарства! – прокричал Алексей.

В ванной вскипела вода.

– Куда же вы его выписали? – кричала встрепанная Аглая на молчаливого врача-психиатра, приехавшего по вызову на скорой психиатрической. – А, если бы он нас убил?

– Оккультные больные часто бывают буйно помешанными, – согласился врач, безо всякого удивления наблюдая разгром квартиры с мокрыми следами.

– А почему вода повсюду, он что, все пытался освятить?

– Да мыли мы его в ванной! – зарыдала Аглая.

Потрясенные Грошевы проводили носилки с погрузившимся в беспамятство родственником до машины, где врач-психиатр посоветовал:

– Документы оформляйте!

– Опять? – потирая избитые в попытке усмирить свихнувшегося брата, места тел, возмутился Алексей.

– Опять, – вздохнул психиатр и подмигнул, – или мы опять через три месяца на руки его вам выпишем!

– Ну, уж нет! – выкрикнула Аглая с большой ненавистью. – Оформим, сдохнем, но оформим, чем такую сволочь привечать!

Зареванные, напуганные Кирилл и Вика, стоя на ступеньках подъездной лестницы, во всем поддержали отца и мать, только Анфиса повела носом, передернула плечиком, заметив насмешливый взгляд прекрасного незнакомца на той стороне дороги. Правда, цвет глаз мужчины ее смутил – неестественно-черный. Разве такие бывают, хмурилась она, навряд ли!

– Ну-ка, стой прямо, не юли, – проорала санитарка по прозвищу Лиля-танк и сильно встряхнула Грошева.

– Не надо так, – простонал Егор Павлович, прикрывая голову руками и в целом, напоминая придурковатого забитого человека.

– Поговори мне еще, – натягивая на него чистую больничную пижаму и забирая старую, воинственно высказалась она и, ударив по причинному месту соседа Грошева, старого онаниста, вздумавшего ублажать себя прямо тут, при Лиле, удалилась из палаты. Тяжело топая.

– Ей бы в тюрьме с урками работать, – пробормотал Егор Павлович, забираясь обратно в кровать.

– Вот, гляди, я ей письмо сочинил! – торжественно прошептал с соседней койки онанист и протянул огрызок бумажки.

Грошев машинально взял, письмо было написано своеобразным, неуверенным почерком с примесью печатных букв, который вызвал у бывшего преподавателя изобразительных искусств ассоциацию с начальной школой.

Он не смог сфокусировать внимание на содержании текста и страшно устав, отдал бумажку обратно.

Онанист возбужденно зашептал:

– Я женюсь на ней, и у нас будет дом с бульдогом, ведь собака должна быть похожа на свою хозяйку!

– Грошев! – сорвала одеяло со скрючившегося на кровати, пациента, Лиля-танк. – Немедленно, на процедуры!

Онанист восторженно захрюкал.

После обеда, Егор Павлович нехотя добрел до свободного окна, остальные, по всему коридору, уже оккупировали другие больные. Выглянул сквозь зарешеченные окна в больничный сад, где голые тополя тянули черные ветви к небу. Впрочем, солнце уже пригревало и веселые синички, порхающие по талому снегу, вызывали у зрителей бурю восторженных эмоций.

– Дикий народ, – вздохнул Грошев, глядя не столько в окно, сколько в измененные идиотизмом, бессмысленные глаза окружающих его людей.

Онанист, шаркая, прижимая к груди стопку чистых простыней, спешил вслед за могучей фигурой санитарки.

– Лиля-танк, – произнес Грошев ее имя и потер лоб, – что я тут делаю?

С этими словами он вошел в кабинет главного врача.

– Не могу я здесь больше! – ударил он себя кулаком в грудь. – Большинство людей считают меня странным, но большинство – это кретины и мир рассматривают с точки зрения самих себя, через себя, исходя из собственных амбиций, чувств, мироощущений!

Врач кивал, не возражая.

Высказавшись и получив альбом для рисования с набором цветных карандашей, Егор Павлович обосновался за пустым столом, в обеденном зале.

– Нарисуй мне Лилю, – попросил онанист, тенью возникая возле художника.

Грошев нарисовал.

Вырвав листок из альбома, поклонник пышных форм санитарки-грубиянки, заперся в ванной комнате, что он там делал, Егор Павлович знать не желал.

Помимо воли, рука его выписывала знакомые черты некогда любимой девушки.

– А это еще кто? – нарушила его уединение вездесущая Лиля-танк. – Вроде, посреди наших медсестер такой красоты никогда не видывала!

И она, насмешливо расхохотавшись, направилась к закрытой двери ванной, где после недолгого тарана и требований открыть, вышибла двери, чтобы за ухо вытащить полуголого онаниста.

– Фашистка, – процедил сквозь зубы Грошев, прикрывая свои рисунки локтем на манер школяров не желающих, чтобы списывал сосед по парте.

После ужина, проглотив горсть лекарств, он продемонстрировал Лиле свой язык, как всегда, широко раскрыв рот.

– Проглотил? – недоверчиво спросила она.

Вместо ответа, кивнул и побрел в палату, освобождая место в очереди за таблетками для следующих пациентов.

Провалившись в сон, Грошев уже не слышал, как укладываются спать его соседи. Он спал, наблюдая обрывки сумеречных снов, когда его разбудила Лиля-танк.

Молча, глядя ему в глаза блестящим взором, вытащила она его за руку из-под одеяла и когда он, послушный ее воле вылез, поставила перед собой, положив страшно тяжелые руки ему на плечи.

Грошев еще отметил, что на сей раз, Лиля выглядела гораздо больше своих размеров, а еще выше ростом. Итак, не маленькая, она теперь едва до потолка головой не доставала. Егор Павлович ей в пупок дышал.

«Что происходит?» – смятенно подумал он, чувствуя нечто странное и слушая богатырский храп из ординаторской той самой Лили-танка, что стояла сейчас перед ним.

– Господи помилуй! – нашел он в себе силы прошептать.

– Не помилует! – доверительно улыбнулась ему лживая Лиля и растаяла в воздухе.

Дрожа и беспрестанно крестясь, Егор Павлович добрался, приседая при каждом шорохе до ординаторской, заглянул и убедился в своих подозрениях, потому что при свете настольной лампочки на обширном диване, удобно развалившись на белых простынях, спала Лиля-танк и по всей вероятности, давно уже спала.

Грошев залился слезами…

Ирина Петровна, а точнее бабушка Надежды и Кристины всегда хорошо одевалась, опрыскивалась дорогими духами, подарком одного престарелого возлюбленного и выходила в свет, не позабыв мазнуть по сморщенным губам розовой помадой. При этом ее не заботило мнение родственников, отчасти негодующих по поводу ее свободного образа жизни. Он знала, что в глазах внучек выглядит авторитетно. Дети понимали ее до обыкновенной, но экстравагантной старушки.