Нет, нет и нет. Это, обгоняя друг друга, спешили все Выселки, неся, кто сколько мог, ведер, ковшей, кастрюль, самоваров, кружек, банок. Спешили, толкали, и все это, стукаясь, издавало страшный гул и звон. Лился этот шум, и смятением наполнял округу.

Казалось, все помешались, сбежал и паромщик, никогда не сходивший со своего парома. Он нашел, что ему чинить— старую банку от консервов, в которую он копал червей.

— Если старухе из куска ржавчины сделали ведро, то мне подавно из нее миску сделают… — ворчал он.

Кто это кричит исступленно на берегу? Это председатель, сам председатель сельсовета, — он едва, едва выволок из погребца деревянную ванну, что упер пять лет тому назад кто-то у господ… и опоздал, — сбежал паромщик. Но не все еще потеряно. Решился председатель, — снял рубаху, заткнул дыры и в ванне отправился в обгон односельчан по реке.

— Что это крестный ход?

— Нет, в мастерскую народ прет!

— Что мы будем делать, что мы будем делать, — ухватил себя за голову Рубинчик, видя беду неминучую.

— Петя, Петя, смотри и ужасайся.

— Чего ужасаться, пионер из беды выйдет.

— Как?

— Молчи!

Скоро шествие подвалило.

— В очередь, товарищи, в очередь, — надрывался Петька.

Толкались, громыхали посудой, становили очередь.

— Куда прешь! — орал вошедший в азарт Глебыч на председателя с ванной. — Поспеешь, здесь все равны.

— Граждане, позвольте пару слов:

…Мы устроили для смычки с вами бесплатную мастерскую… заветы Ильича… коммунизм… — так и сыпал Петька. — Но ведь сами знаете, все мы перечинить не можем, а потому будем чинить только по записке сельсовета беднейшим гражданам.

От этих слов повесили носы выселковцы. Как хозяин, напуганный пожаром, втаскивает обратно ворча весь хлам, так шли домой выселковцы, уныло звеня посудинами.

Хорошо говорить — по записке сельсовета; легче новую посудину получить, чем бумажку в сельсовете.

Вот чем спас себя и мастерскую Петька.

Вернулся на паром Глебыч, угомонилось село. Но слух о чудесной мастерской долго жил в народе.

Скоро в лагере обжились. Решили смычку заводить крепче. Опрометчиво не поступать. Первым делом, конечно, изучить и обследовать деревню, потом помочь чем можно: переплесть ли книги в библиотеке, украсить избу-читальню, вообще поработать в полной парадной форме с блокнотами и карандашами. Перевез Глебыч звено «Летчик» в Выселки.

Звену план дан — обследовать и записать расслоение деревни, нового кулака, середняка, бедняка. Почему, как, отчего, урожай, орудия труда, все, все.

Выговаривал барабан по селу, и пока мы удивляемся чудесному превращению барабанщика в октябренка, звено завернуло к новой хате с петухами и резным крыльцом. Изба Петра Тимофеевича Тимофеева.

— Вам хозяина? — высунулась из окна бабенка.

— Да, нам бы хозяина.

Щеколда сенц щелкнула и, грузно ступая по ступеням, вышел хозяин. Бык быком. Покосился, будто рогом боднуть прицелился.

— Чем могим служить?

— Мы вот, товарищ, хотим крестьянское хозяйство обследовать, мы из города, интересуемся, как вы живете, обрабатываете землю, мы запишем, поедем в Москву, расскажем…

— Дунька, пинжак подай, — гаркнул внимательно слушавший речь Симки хозяин.

— …Вот мы расскажем, смычка будет крепче, — продолжает Симка, а сама думает: Зачем ему пиджак?

Пиджак был подан. Хозяин порылся в карманах.

— Извольте-с, — протянул он Симке какой-то лист.

— Это что? — удивилась звеновая.

— Все в порядке-с, до пудика.

— То есть, как? — совсем сбилась с толку Симка.

— Очень-с просто, квитанция, налог внесен и никаких, не имеете права подступаться, — декрет — безобразиев не допущать.

— Вы, вы, гражданин, не поняли… мы не за налогом, мы, так сказать, обследовать…

— Обследовать, ваш мандат! — рявкнул детина. — Нонче строго, обыски без бумаги не допущать, притом же без председателя сельсовета…

— Да мы не обследовать… Тo-есть, не обыск…

— Не могим допустить, пожалуйте мимо.

Дверь хлопнула.

— Ф-фу! Кулачина, образина тупоголовая! — потрясла возгласами Симка. — Ведь надо эдак, а!

— Надо, не надо, а тово… этово с носом.

— Ну, к середняку сходим, наука нам, не лезь к кулакам.

Перешли дорогу и прямо к обыкновенной избенке.

Перед окном баба поила теленка, в окне ревел чумазый парнишка, грызя собственный кулак.

снова заговорил барабан.

Мальчишка бросил реветь и грызть кулак и разинул широко рот, желтый, как у галчонка, измазанный в яйце, а баба отпустила ведро, теленок же буркнул и разлил все свое пойло.

— Здравствуйте… — Симка совсем не знала, как начать после первой неудачи.

— Здравствуйте, — подозрительно покосилась бабенка и оправила красную юбку.

— Мы вот из города… посмотреть ваше хозяйство хотим, живем мы рядом — вот за рекой… Палатки у нас, ну и живем… вот…

— Обожди, я хозяина кликну.

Баба скрылась за избой и скоро извлекла откуда-то хозяина, босого молодого мужика, знакомого с бритвой, но незнакомого с гребенкой, на что указывало отсутствие бороды и всклокоченная репой-голова. Внимательно выслушал он Симку.

— Хорошо, покажем.

Взликовали ребячьи сердца.

— Все показывай, как есть!

— Это вот соха, тыщу лет живет, с Микулы Селяновича[1], и никаких нововведениев, пашешь— не пашешь, комки только переваливаешь, — рассказывал мужик.

Десять блокнотов зачертили сразу.

— Удовольствия тебе никакого… — поглядел мужик и вздрогнул: записывают. О, беды бы не было… наврать надо… — Удовольствия, значит, никакого… урожая в абсолют нет.

— Как совсем нет?

— В абсолют нет.

— Посеешь и ничего не соберешь?

— Во-во, точно так, пиши так.

— Да зачем же тогда сеять-то?

— Да так полагается, мужик — значит сей, как и прочие.

— Хм!.. а чем же вы живете?

— Да летом зелень — огурец, а зиму взаймы берем.

— Ну, а скотину как водите?

— Вот телка… только-только завел две недели.

— А коровы нет… и лошади?

— Ни-ни, запиши, нету.

— А это что, — указал Рубинчик на добродушную морду коровы, глядевшую из дыры хлева.

— Ета, ета?.. Ета не моя, как перед богом, не моя!

— Врешь, брат, зачем же она к тебе в хлев-то зашла?

— Да хлев-то не мой, суседов хлев…

— А изба твоя?!

— Ни-ни-ни, изба тоже не моя.

— Папань, — тянул ручонки из окна карапуз.

— А сын-то в окне твой?

— Рази сын, да и то, что от ево пользы, душевно говорю…

— Нет, так не годится, говори правильно, а то вот мы запишем…

Симка договорить не успела. Баба до сего времени, стоявшая, как истукан, подперев лицо рукой, вдруг кинулась ей под ноги.

— Не губите родные… пожалейте… не описывайте, дети малые… сами бедные…

— Тьфу, — отплевывалась Симка уходя, — вот история… Попытаем к бедняку, — этот больше будет сочувствовать.

Подошли к хате, да и не то, чтоб хата, а так что-то: труба, соломы черный клок, а под ней бревнушки паклей слеплены.

— Вот это самый бедняк.

Стали торжественно и солидно перед дырой в хату — двери не было совсем.

Соблюдая правила приличия, Симка постучала за неимением двери в косяк.

Ответа не было.

После вторичного звука донеслись странные звуки.