— Ох, Кари, не нравится мне это.

— Да будет тебе ныть, трус несчастный. Где твоя любовь к приключениям? Сам подумай: ну что они могут с нами сделать, даже если и застукают?

Мученически вздохнув, Майк Гонсалес поволок свою тяжелую ношу выше по лестнице. В лифте госпиталя громоздкая видеокамера наверняка привлекла бы к себе излишнее внимание. Именно этого они сейчас пытались избежать.

— Да пойми же ты, не врачей с санитарками я боюсь, а Пинки.

Она тихо рассмеялась.

— Если мы притащим ему слезливую историю, которую можно вставить в шестичасовой выпуск, ему наплевать будет, каким образом мы ее раздобыли.

— А об окружном прокуроре ты подумала? Он такой тарарам устроит — только держись! Зря, что ли, он этого мужика ото всех прячет?

— Вот этим я и заинтригована. Отчего такая секретность? Почему никто из нас не видел этого человека, после того как он был арестован за убийство жены? Чего добивается Макки?

— Но как ты узнала, что его в тюрьме кондрашка хватил?

— Почаще в суд наведываться надо. Там в кафетерии много чего болтают. — Услышав это объяснение, Майк уважительно хмыкнул. — Мои невольные информаторы уточнили даже, в какой именно госпиталь его уложили.

— А номер палаты ты откуда вынюхала? — спросил оператор.

Кари ответила ему озорной улыбкой.

— А это мой маленький секретик.

Так за разговором они в конце концов дошли до нужного этажа. Приоткрыв дверь, Кари настороженно вгляделась в глубь коридора.

— Надеюсь, наш несравненный мистер Макки не выставил охрану.

Охранников видно не было. Бесшумные и невидимые, телевизионщики шмыгнули в коридор, а затем в палату. Мужчина средних лет лежал на кровати, нервно вцепившись в одеяло.

— Кто вы? — спросил он, похожий на перепуганного кролика, когда Кари и Майк приблизились к нему.

— Меня зовут Кари Стюарт, мистер Гопкинс. Как вы себя чувствуете? — вежливо поинтересовалась она.

Его затравленный взгляд бегал от Кари к Майку, навьюченному устрашающим оборудованием. Затем в его настороженных глазах что-то промелькнуло: он узнал ее.

— Так вы та самая девушка с телевидения? — спросил пациент. На сей раз в его голосе звучал уже не испуг, а неподдельный интерес.

За долгие годы репортерской работы Кари усвоила психологическую закономерность: тех, кто каждый вечер появляется на экране домашнего телевизора, люди со временем начинают воспринимать как давних знакомых. В ситуациях, подобных этой, такая иллюзия личного знакомства как нельзя лучше играла ей на руку.

— Да. — Сев на стул рядом с кроватью, она украдкой нажала на кнопку диктофона. Еле заметного кивка Майку было достаточно, чтобы включить видеокамеру. Палату в ту же секунду наполнило мягкое, почти успокаивающее жужжание. — Вы видели меня по телевизору?

— О, конечно, мы с Эммой… — Мужчина тут же осекся, его губы затряслись, а в глазах сверкнули слезы. — Теперь ее уже нет…

— Я читала об этом в газетах. Может быть, вы расскажете нам, что все-таки произошло?

— Я не хотел убивать ее, даже не помню ничего. — Он заплакал, и камера Майка тут же отобразила его лицо крупным планом.

— Признайся, сильная вещь получилась, а?

— Что и говорить. Да только вонь от нее еще сильнее будет. А уж в том, что она поднимется, если мы дадим этот кусок в эфир, сомневаться не приходится.

Раздосадованно вздохнув, Кари повернулась к нему спиной. Она нервно мерила шагами крохотную монтажную, в то время как Пинки во второй раз просматривал интервью с Гопкинсом, обвиняемым в убийстве собственной супруги.

— Так ведь получилось-то хорошо. Разве не так, Пинки?

— А я и не говорю, что плохо, — поднялся он со стула. — Но хорошо ли это с точки зрения журналистской этики? Вот в этом у меня серьезные сомнения.

— Что ты имеешь в виду?

— В материале должны быть представлены позиции обеих сторон — таков железный закон. А ты этого не сделала.

— Позиция другой стороны уже представлена. Ты же читал утверждения Макки в газетах. Он добивается для этого человека обвинительного приговора. Причем не просто приговора, а смертной казни.

— Ошибаешься, он вел речь только об обвинительном приговоре. Но ни слова о том, что это должна быть именно казнь.

— Все равно он и ее добьется — не мытьем, так катаньем. — Она положила подбородок на сцепленные пальцы. Ее поза была похожа на молитвенную. — Вспомни, сколько раз люди, по сути дела, оказывались осужденными заочно. И только лишь потому, что еще до суда пресса успевала изобразить их отпетыми негодяями.

— А ты, значит, поставила перед собой святую цель снять этого Гопкинса с крючка?

— Нет. Я просто дала ему возможность высказаться.

— Такая возможность у него еще будет. В суде.

Она с трудом удержалась от того, чтобы вспылить.

— Пинки, я уже два месяца сижу на городском правительстве. Скажи, я хоть раз бросила грязью в сторону мистера Макки?

— Еще нет, но ты вплотную подошла к этому, — напомнил он ей.

— Зато люди не оставляют это без внимания, и наш рейтинг растет.

Ему было нечего возразить на это. В конечном счете все упиралось в этот самый проклятый рейтинг, и нравились ему ее методы или нет, но репортажи о городском правительстве, в особенности те, где затрагивалась деятельность Хантера Макки, получались у Кари не менее задиристыми и яркими, чем критические обзоры событий в мире шоу-бизнеса.

— Ладно, — сдался директор отдела новостей. — Хоть и не нравится мне это, но твой материал пойдет сегодня в вечернем выпуске.

— Спасибо, Пинки. — Она восторженно чмокнула его в щеку.

Он раздраженно вытер ее поцелуй.

— Не хотел бы я оказаться рядом с Макки, когда он увидит это по телевизору.

Пинки как в воду глядел. Кари оказалась совершенно одна, когда прокурор, кипя от негодования, ворвался в главную редакцию. В то утро она приехала на работу раньше, чем обычно, воодушевленная широким откликом, которое получило ее интервью с Гопкинсом. И сейчас в ее голове было тесно от мыслей о том, каким образом продолжить сенсационную тему сегодня.

Кое-кто из репортеров и операторов к этому времени тоже уже подтянулся на телестанцию, однако в ранний час народ в основном кучковался вокруг кофеварок. Рядом с Кари никого не было, когда она в своем «загончике», подняв голову от письменного стола, внезапно увидела перед собой лицо Макки, перекошенное от злости.

— А-а, мистер Макки… Доброе утро. Чему обязана столь ранним визитом?

— Шутки в сторону, Кари! Я видел ваш сюжет во вчерашнем выпуске.

— В самом деле?

— Да. И не скрою, я зол как черт!

— А вот злиться вредно, особенно вам. Это может повредить вашему общественному облику.

Его губы сжались в тонкую линию.

— Каким образом вы проникли в палату к Гопкинсу?

— Ножками.

Он угрожающе надвинулся на нее. Его внушительная фигура, казалось, вот-вот целиком заполнит собой крохотный «загончик». Чтобы не чувствовать себя беззащитной, Кари поднялась со стула и тут же оказалась нос к носу с прокурором. Что и говорить, для двоих ее «загончик» был явно тесноват.

— До сих пор я мирился с намеками в свой адрес, которые то и дело проскальзывают в ваших репортажах. Да-да, можете быть уверены, ничто не остается незамеченным, однако я предпочел оставить ваши выпады без ответа.

— Ваше поведение в высшей мере похвально.

— Я думал, что вам скоро надоест эта мелкая игра, недостойная профессионала, и вы начнете освещать события честно и беспристрастно, как это делают другие корреспонденты.

Это был чувствительный укол. Ее глаза вспыхнули от гнева.

— Но я и есть настоящий профессионал, и я информирую людей только о том, что вижу.

— Но только после того, как эта информация поварится достаточное время в вашем ядовитом мозгу, — повысил голос Макки. — Скажите, чего вы хотели достичь, давая в эфир это слезливое интервью с Гопкинсом?

— Ничего. Просто удачное интервью получилось. Мне подумалось, что люди имеют право увидеть этого надломленного, раскаивающегося человека, которого вы хотите отдать в руки палача.