«Значит на работе. Может быть, меня хотят отправить на пенсию? И есть претендент на мое место. Наверняка, из нашего коллектива? Многие, видимо, знают? Неслучайно, возвращаясь с вечеринки, в моей машине они вели себя как хозяева. Совершенно не стеснялись моего присутствия. Возможно, один из них должен сменить меня. Но кто же, кто?».

Мысли бились как мухи о стекло. Также, как последние, не могли найти разумного выхода. Снотворное явно не справлялось с возбужденной психикой. Сергей Петрович яростно топтал ковер, не помышляя о том, чтобы прилечь.

После бессонной ночи чувствовал себя отвратительно. В другое время обязательно бы вызвал врача. Отлежался бы пару – тройку деньков, чтобы привести давление в норму, а нервы в порядок. Но сейчас, когда, возможно, решалась судьба, не мог позволить такой роскоши.

Обычно вежливый со всеми, Сергей Петрович буркнул что-то неразборчивое в ответ на приветствие водителя. Как туча, готовая пролиться дождем, прошел мимо секретарши, небрежно кивнув головой. Угрюмо перебирал сидевших здесь только вчера наиболее близких к нему людей.

Неотступная мысль «кто же?» словно дятел долбила голову. Сергей Петрович резко встал, чтобы пройтись по кабинету. Внезапно ощутил сильное головокружение, заставившее снова опуститься в кресло.

Несмотря на нестерпимую головную боль, решился позвонить одному из заместителей генерального директора, с которым был близок. Необходимо прояснить запутанную ситуацию.

Поначалу собеседник никак не мог понять Сергея Петровича. Сбивчивая речь, не до конца выговариваемые слова, туманные выражения могли поставить в тупик любого человека. Наконец, выудив суть из словесного сумбура, заместитель директора сообщил, что в скором времени подразделение ожидает плановая проверка, о которой он должен был знать заранее.

Руку, державшую трубку, сковали ледяные тиски. Сергей Петрович не мог вымолвить ни слова. Слушатель на другом конце провода, обеспокоенный молчанием, позвонил в приемную. Попросил выяснить, что случилось в кабинете.

Секретарша нашла Сергея Петровича лежащим на полу без сознания. В правой руке – телефонная трубка. Парализованные пальцы невозможно разжать.

Врач скорой помощи констатировал инсульт. Прогнозировал длительное лечение. Опечаленные коллеги молча шли за носилками, на которых лежал их старший товарищ. Если бы среди них был претендент на его место, он бы проявился в этот момент. Но все одинаково искренне сочувствовали своему руководителю как любому тяжело больному человеку.

Только те, кто шел рядом, могли с трудом разобрать невнятный, еле слышный шепот «Вот почему… огонь… первым… погас… у меня».

Я учился в 60-е годы прошлого века. Стандарты обучения были совсем другие, чем в нынешнее время. Никто и помыслить не мог сдавать зачеты и экзамены за деньги. Не было интернета. Много чего не было. Но зато бурлило творчество, наука была подлинным магнитом для молодежи. О той атмосфере, утраченной в эпоху погони за деньгами, видимо, навсегда – мой рассказ.

Наиболее яркий след в студенческой жизни оставили преподаватели по математике, физике, техническим дисциплинам. Они были не только великолепными специалистами, но и блистательными, запоминающимися людьми. Их умение общаться с аудиторией, держать в «руках» зубастую и достаточно дерзкую молодежь, которой не требовалось лезть в карман за словом, искрометное чувство юмора ассоциировалось с незаурядностью каждой личности.

Некоторых просто боготворили, как например, профессора Л. Г. Мерцалова. На экзамен к нему можно было приходить с учебниками, конспектами лекций, с чем угодно, лишь бы студент умел этим грамотно пользоваться. Всеобщий кумир оценивал способность мыслить, анализировать факты. Делать из них правильные выводы.

– Стоп, стоп, – по-моему, меня занесло. Кумиром он был только у сильных студентов. У тех, чьи глаза горели, кто мог спорить, отстаивая собственный взгляд на проблему. Да, я не оговорился. Споры не только дозволялись, но и поощрялись. Так ненавязчиво, наряду с обучением специальному предмету, воспитывался подлинно активный гражданин, способный отстоять свои убеждения не только на экзамене.

Для слабых студентов, еле тянувших лямку с целью получения заветных корочек о высшем образовании, он представлялся неким громовержцем. Одной – двумя фразами мог сразить 10-минутный «лепет» не владеющего предметом человека. И хотя всем ставились четверки, каждый понимал, что случился провал.

Но если молодой профессор улавливал биение мысли у юноши или девушки, он преображался. Как умелый эквилибрист поворачивал рассматриваемую проблему то с одного бока, то с другого. Экзамен превращался в дискуссию двух равноправных партнеров. Никому и в голову не приходило одергивать студента, осмелившегося возражать или спорить с профессором.

Бывали случаи, когда экзаменатор благодарил отвечавшего за оригинальный подход к обсуждаемому вопросу. И молодые люди чувствовали – их воспринимают не как «школяров», а как участников совместных исследований.

Как надолго хватает творческого импульса, полученного от крупного ученого, знаю по себе и по тем, кто заряжался им на необычном экзамене. Экзамене, ставшим для некоторых пропуском в такой мучительный и такой сладостный мир науки, мир открытий и мир разочарований. Именно тогда воплощалась установка на то, что «студент не сосуд для накопления знаний, а факел, который нужно зажечь». Но чтобы зажечь – и самому нужно гореть. Возможно, огонь был передан как «эстафетная палочка», когда в недалеком прошлом и самому профессору пришлось выдержать непростое испытание.

На состоявшемся в 60-десятые годы минувшего века Всемирном акустическом конгрессе в Копенгагене случилась сенсация. На одном из пленарных заседаний худощавый молодой человек, скромный преподаватель одного из ленинградских вузов, которому не исполнилось и 30-ти лет, потряс аудиторию своим выступлением. Ни много, ни мало он опровергал теорию маститого американского коллеги, председателя конгресса.

Сразу после доклада дерзкого выскочку советские участники подвергли остракизму. Его обвинили в том, что сообщение не было согласовано с руководством, что острые моменты не сглажены. Как осмелился он замахнуться на общепринятую теорию всемирной знаменитости? Ему запретили участвовать в дальнейших дискуссиях. Недвусмысленно дали понять, что в случае ослушания будут неизбежные сложности с защитой докторской диссертации. Умеют приструнить непокорных в научном сообществе.

Многие вообще удивлялись, как мог попасть кандидат наук на столь представительное собрание. Чиновники от науки оправдывались тем, что доклад Л. Мерцалова, так звали возмутителя спокойствия, отобрал организационный комитет конгресса, в большинстве состоящий из иностранных ученых. Лишь по этой причине его в последний момент включили в состав официальной делегации.

Советские участники нервно ожидали отпора на заключительном пленарном заседании. Два дня прошли как в лихорадке. С Леонидом никто из соотечественников не разговаривал, его откровенно сторонились как чумного больного.

Молодой ученый терзался сомнениями по поводу выступления. Нет, в правильности математических выкладок он не сомневался, но вряд ли кому в голову придет проверять их сейчас, когда затронуты священные устои. Даже впечатления от первой заграничной поездки как будто потускнели. Из гостиницы не хотелось выходить. Возмутитель спокойствия не собирался идти на заключительное заседание. Полагал, что ничего хорошего его не ждет. Скорее бы уехать домой и, может быть, в работе удастся забыться от несбывшихся надежд. Надежд на то, что специалисты по достоинству оценят полученные результаты.