И все же, оглядываясь на историю, даже на ту, что составлялась в угоду могущественным правителям, мы обнаруживаем, что старое мышление, древнее мышление человечества, на совершенно ином витке эволюции старается снова утвердиться Великая Богиня, чей культ был когда-то идеологическим стержнем более миролюбивого и равноправного общества, не исчезла бесследно. Хотя она и перестала быть верховным началом, управляющим миром, с ее силой все-таки невозможно было не считаться — ей поклонялись даже в средневековой Европе как Богоматери. Несмотря на столетия запретов, ее культ не был полностью истреблен. Как Гор и Осирис, как Гелиос и Дионис, а задолго до них — молодой бог Чатал-Хююка, как юная богиня Персефона — Кора древних элевсинских, таинств, Иисус — сын божественной Матери. По сути, он все еще является сыном Богини, и, как ее более древние божественные дети, символизирует возрождение природы, воскресая каждую весну на Пасху.

Точно так же, как сын Богини, он когда-то был ее супругом; в христианской мифологии Христос также является Женихом Матери-Церкви. Крестильная купель или чаша, занимающая столь важное место в христианских обрядах, является еще древним женским символом сосуда или вместилища жизни; вместе с Крещением, как пишет историк мифа Эрих Ньюманн, это означает «возвращение в таинственное чрево Великой Матери и его воды жизни».

Даже день рождения, выбранный для Иисуса (истинная дата неизвестна), был заимствован из праздников, посвященных культу Богини. Для праздника Рождества было выбрано время года, когда древние традиционно отмечали зимнее солнцестояние, — день, когда Богиня рождает солнце, обычно выпадавший на период между 21 и 24 декабря. Также и дни с 21 декабря по 6 января (праздник Крещения), на которые еще и в римские времена приходились народные празднества рождения и обновления.

Но при всем сходстве существуют и фундаментальные различия. Единственная женщина христианского пантеона — смертна. Она все еще почитается как милосердная и сострадающая мать. На некоторых изображениях, как, например, «Vierges Ouvrantes», она все еще хранит в своем теле высшее чудо и тайну жизни. Но теперь она явно второстепенная фигура. Центральным мифом этой «мужской» религии стало не рождение юного бога, а его распятие и смерть.

Мать только дает жизнь Христу; это божественный Отец посылает его на землю — жертвенного козла отпущения для искупления человеческих пороков и грехов. А для смертных, которых он послан «спасти», его краткое пребывание в этой «юдоли слез» не имеет особого значения. Важна лишь его смерть и его обещание лучшей жизни после смерти — но только для тех, кто покорно исполняет все предписания Отца. Для остальных же нет надежды даже в смерти — лишь вечные муки и проклятье.

Теперь акцент в религиозной символике приходится уже не на живительные, поддерживающие и возрождающие силы Богини. Исчезли изображения цветов и птиц, животных и деревьев, оставшись в лучшем случае лишь фоном. Еще сохранилась память о Богине, укачивающей на руках свое божественное дитя, — это Мадонна с младенцем. Но теперь умы людей захвачены и снедаемы одной темой, пронизывающей все христианское искусство. Полотно за полотном изображает христианских святых, истязающих свои тела нечеловеческими муками, христианских мучеников, убиваемых самым жестоким образом — дюреровские мрачные видения, «Страшный Суд» Микеланджело и бесконечный танец Саломеи с отрубленной головой Иоанна Крестителя.

Но, вероятно, сюжет, присутствующий в искусстве повсеместно — Христос, умирающий на Кресте, — как никакой другой демонстрирует, насколько изменился основной мотив искусства. От прославления природы и жизни оно перешло к возвеличиванию боли, страданий и смерти. Ибо в этой новой действительности, которую, как теперь считается, единолично сотворил Бог-мужчина, живительную и питающую Чашу как высшую силу Вселенной вытеснила сила подавления и разрушения, смертоносная сила Клинка. От этой действительности и по сей день страдает все человечество — и женщины, и мужчины.

Путешествуя сквозь толщу времени, мы смогли, благодаря археологическим находкам, побывать в иной действительности. На «той» стороне мы обнаружили не грубые стереотипы «человеческой природы», но удивительные горизонты лучшей жизни. Мы видели, как на заре цивилизации культурное развитие затормозилось, а затем повернулось вспять. Мы видели, что когда социально-техническое развитие возобновилось, оно приняло совершенно иное направление. Однако мы видели и то, что корни древней цивилизации все-таки не удалось выкорчевать полностью.

Любовь древних к жизни и природе, обычай делиться, а не отнимать, заботиться, а не угнетать — представление о власти, как об ответственности, а не господстве — не исчезли. Но как и все, что связано с женщиной, с женским началом, они отошли на задний план.

Не исчезло и стремление человека к красоте, справедливости и миру. Скорее, оно было подавлено и оттеснено новым общественным порядком. Временами оно искало себе выход. Но все более бессмысленным становилось стремление сделать основной проблемой перестройку человеческих отношений (начиная с отношений между двумя половинами человечества) на основе жесткой насильственной субординации.

Трансформация действительности была настолько успешной, что, казалось бы, очевидное положение: то, как в обществе строятся основополагающие человеческие отношения, в итоге отражается на всех сторонах жизни и мышления, — тогда почти не осознавалось. В результате даже наши сложные современные языки изобилующие техническими терминами для обозначения мыслимых и немыслимых вещей, не имеют специальных слов, которыми можно было бы описать разницу между тем, что мы до сих пор называли обществом господства и обществом партнерства.

Лучшее, что у нас есть, — слово «матриархат», как противоположное «патриархату». Но эти слова лишь обозначают две стороны одной медали. Более того, вызывая в памяти эмоционально окрашенные образы отцов-тиранов и мудрых старцев, термин «патриархат» неточно описывает даже нашу сегодняшнюю систему.

«Партнерство» и «господство» — удобные обозначения двух рассматриваемых нами противоположных принципов общественного устройства. Но хотя они и определяют разницу, но не передают сути: существует два пути построения отношений между женской и мужской половинами человечества, которые оказывают глубокое воздействие на всю общественную систему в целом.

Для более ясного и экономного изложения мы нуждаемся в более точных терминах, чем те, что предлагает нам традиционный словарь. Обратимся к греческой цивилизации, в которой впервые нашла точное выражение научная мысль. Опираясь на эту традицию, я предлагаю два новых термина, которые буду использовать в определенном контексте как альтернативу «господству» и «партнерству».

Для более точного, чем словом «патриархат», обозначения общественной системы, управляемой мужчинами с помощью силы или угрозы силы, я предлагаю термин андрократия. Уже кое-где используемый, термин этот происходит от греческих корней слов «andros» — мужчина и «kratos» (как в «демократии») — «власть», «господство».

Для обозначения реальной альтернативы системе, основанной на подчинении одной половины человечества другой половине, предлагаю новый термин гилания. «Ги» происходит от греческого корня «gyne» («женщина».), «ан» - от «andros» («мужчина»). Буква «л» между ними — от греческого глагола «luein», который имеет двойное значение: 1) решать (как в «анализе») и 2) растворять или освобождать (как в «катализе»). В этом смысле буква «л» символизирует стремление разрешить наши проблемы, освободив обе половины человечества от нелепого, уродливо жестокого распределения ролей, навязанного иерархиями господства, присущими андрократической системе. Буква «л» также может быть поставлена в связь со словами «love», «любовь».

Мы подходим к важнейшему разграничению между двумя разными типами иерархии, в обиходе не различаемыми. Здесь термин «иерархия» применяется по отношению к системе человеческих отношений, основанной на силе или угрозе силы. Подобные иерархии господства сильно отличаются от другого типа, который я предлагаю назвать иерархией осуществления. Это иерархии систем внутри систем, например, молекул, клеток и органов тела: нарастание по направлению к более высокому, более развитому, более сложному уровню функционирования. Напротив, иерархиям господства свойственно препятствовать осуществлению высших функций не только в общественной системе в целом, но и в каждом отдельном человеке. Поэтому гиланическая модель общественного устройства открывает гораздо больше возможностей для развития в будущем, чем модель андрократическая.