«Рамиро, – сказал он мне по своему обыкновению совершенно спокойно, – то, что мне теперь предстоит, я предвидел давно, и оно не свалилось на меня нежданно-негаданно. Я иду предопределенным мне путем. Но ты-то поостерегись. Постарайся сегодня же уехать из Ла Коруньи».

Как он был прав! Всего через несколько часов подручные инквизиции были уже перед моим домом. Я спросил их через дверь, в чем меня обвиняют. И в ответ услышал: «В ереси!» Только за то, что я пытался объяснить толпе несведущих людей, какова в действительности форма нашей планеты.

– Ну, – магистр самодовольно улыбнулся, – пока они стучали в мою входную дверь, я успел улизнуть через черный ход. Я хотел добраться до Сан-Себастьяна, где у моего отца было дело: он виноторговец».

Больной сделал короткую передышку и пожал плечами:

– Как вы понимаете, мне это не удалось. Они на преследовании еретиков собаку съели! Даже если это всего-навсего бедный юрист...

– Необычная история... – Витус был под сильным впечатлением от услышанного. – Однако он не дает ответа на вопрос, почему ты так уверен, что выживешь?

– Твоя правда, – кивнул магистр. – Но когда у меня был жар и я бредил, в какой-то момент перед моим внутренним взором возникла картина прощания с Конрадом в Ла Корунье, когда он дал мне совет бежать из города. В бреду эта сцена получила продолжение. Я видел все так ясно и отчетливо, будто так оно и было в действительности. «Рамиро! – воскликнул Конрад, когда я уже повернулся, было, к нему спиной, собираясь уйти. – Выслушай мое последнее напутствие и восприми мои слова как непреложную истину: через несколько дней меня обвинят в колдовстве. Нет, не перебивай меня! – сказал он неожиданно резко, когда я усомнился, было, в этом, – и я погибну в Ла Корунье на костре. Это так же верно, как и последнее „амен!“. Но так же верно и то, что тебе, Рамиро, предстоит долгая жизнь! И еще кое-что. Ты встретишь друга, который будет ценить и уважать тебя так же, как я. Что бы ни случилось, он тебя в беде не оставит! Так что не тревожься о своей участи, живи!»

Магистр посмотрел на Витуса долгим взглядом. Витус кивнул и молча пожал его маленькую руку.

– Пожалуй, в этом он не ошибся. Какова же его судьба?

– Все произошло именно так, как он и предвидел. Некоторое время назад мне передали записку, в которой сообщалось, что Конрад Магнус действительно погиб на костре. Я же живу покамест, хотя сил, чтобы вырваться отсюда, у меня нет, – магистр приподнялся на локтях. – А теперь – в виде исключения! – позволь и мне задать вопрос. Что тебя подвигло в тот момент, когда я уже готов был отправиться в лучший из миров, сделать ставку на настой из ивовой коры?

Витус улыбнулся:

– То, что однажды это снадобье помогло и мне.

15 июня того же года некий человек, тяжело ступая, шел по улице Сан-Антонио, которая с южной стороны прямиком вела в центр Досвальдеса. Было далеко за полдень, солнце вот уже больше часа немилосердно пекло, и на небе – ни облачка. Мужчина остановился, чтобы немного передохнуть. Последние сто пятьдесят миль он проделал пешком, устал и чувствовал себя вконец разбитым. Неподалеку от Гвадалахары его лошадь сломала переднюю ногу, и ее пришлось пристрелить. В последний раз путник принимал горячую пищу три дня назад в монастыре, где братья-цистерианцы накормили его досыта. Желудок давно урчал, что отнюдь не улучшало его настроения. На дороге пыль стояла столбом. Путник кашлял и отплевывался. В нескольких сотнях метров от дороги он увидел скромные домики – то была окраина Досвальдеса.

– Хотел бы я знать, что ожидает меня в этом захолустье! – громко проговорил он и, сняв берет, утер им пот со лба. Это был красивый берет из красного и зеленого шелка, который знавал и лучшие времена. Длинное перо цапли, весело покачивающееся на правой стороне берета, не могло скрыть, до чего он поношен.

– Самое время, чтобы Хуан Мартинес в очередной раз заглянул в таверну, съел бы что-нибудь подходящее и выпил бы, – снова заговорил он вслух сам с собой. Лихо нацепил берет и зашагал дальше.

Походка целеустремленная, внешний вид – молодцеватый, рот – узкогубый, мужественный, черты лица – резкие, соответствующие твердости его характера. Мартинесу уже стукнуло сорок, но выглядел он моложе. Многие женщины сочли бы его даже красивым, если бы не правый глаз. Хуан ничего им не видел, и это замечал каждый, потому что глаз напоминал очищенное вареное яйцо.

Зрение Мартинес потерял не в результате несчастного случая, а в силу своей профессии: он был наемным солдатом, и ему часто приходилось бывать в бою. Только сейчас весь его опыт оказался никому не нужен, потому что в эти дни не было спроса на твердую руку и верный клинок. Он невольно погладил свою старую шпагу. Ее выковали в Толедо, и сталь клинка была такой прочной и острой, что этой шпагой Мартинес мог бы разрубить кольчугу.

Он приближался к городку. Его подстегивала мысль о куске хорошо прожаренного мяса и стаканчике-другом выпивки. Дойдя до первых домов, он забросил узелок, который до того нес в руке, за плечи, и стал пытливо вглядываться в открытые окна домов, но нигде не видел ни души. «Что стряслось в этом захолустье? – подумал он. – Чума здесь прошла, что ли?» Медленно продолжая свой путь, он надумал воспользоваться моментом и оглядеть заброшенные дома...

Еще через полчаса Мартинес оказался в конце улицы Сан-Антонио и понял, почему дома пусты, а горожан словно ветром сдуло: на Пласа д'Иглесиа должны были сжечь преступника. Это зрелище притягивает людей так же, как мух сырое мясо. Были предприняты и обычные меры предосторожности: алебардщики перегородили выходы на площадь со всех сторон. Они приглядывались к Мартинесу, а тот принял самый невинный вид. Он сразу заметил, что на городских харчах все они раздобрели и словно обмякли. Его левый глаз внимательно ощупывал собравшихся на площади, которая была до того запружена народом, что казалась сплошной черной массой. Может, это и лучше: в толпе сделать так, чтобы чей-то кошелек поменял хозяина, большого труда не составит. Кроме жалких медяков и нескольких серебряных монеток – самых мелких, конечно, – у него в карманах было пусто.

«Голытьба все они!» – недобро подумал Мартинес. Нет у них ничего такого, ради чего стоило бы рисковать. Он решил, что просто посмотрит аутодафе, как все, а предпринимать ничего не будет. На площади в пятьдесят квадратных футов шла подготовка к казни Слева возвышалось здание церкви с отдельно стоявшей колокольней, а перед ним – небольшое здание о трех окнах. Скорее всего, дом священника. Справа, на самом краю площади, возвышалось покрашенное белой краской здание, на котором висела табличка с надписью: «АЛЬКАЛЬД». Прочесть этого слова Мартинес не мог, но причудливая готическая вязь букв и вид здания свидетельствовали, что в нем проживает кто-то из городского начальства, скорее всего, градоначальник.

А немного позади резиденции градоначальника стоял самый красивый дом на всей площади: внушительного вида особняк с тянувшимся вдоль него изумительным садом. Хозяин дома построил его в чисто мавританском стиле. Перед домом люди, как на естественном возвышении, стояли на мосту, переброшенном через речку Пахо. Остальных зевак алебардщики постоянно оттесняли, потому что поближе к помосту положено было находиться членам комиссии инквизиции. Здесь же был сооружен помост и установлен флагшток.

На небе появились первые тучки, которые принес с собой юго-западный ветер. Лениво заколыхался государственный флаг Кастилии. В двадцати шагах от флагштока в землю воткнули два деревянных столба, и перед каждым из них навалили целую кучу поленьев и хвороста – для костров.

Над площадью повис выжидательный гул толпы. Сквозь цепь часовых проскользнул шут, который тут же принялся кувыркаться перед вбитыми в землю столбами. Зеваки смеялись над ним, кое-кто из алебардщиков тоже. Воспользовавшись возможностью, разгорячившийся шут начал вышагивать парадным солдатским шагом перед самим помостом. Мартинеса это тоже позабавило. Наконец-то есть на что посмотреть! Алебардщики и не думали прогонять шута...