– Боже всемогущий! – прорычал Хью, и она не знала, ругается он или молится, знала только, что с этими словами он вонзился в нее в момент наивысшего блаженства. Она в последний раз закричала, а он задержался в ней на несколько мгновений, а потом упал рядом и затих.

Через какое-то время он перекатился и уложил ее рядом. Утомленная, Клер зевнула и мечтательно улыбнулась. Хью поцеловал ее в губы, но она так устала, что не хватило сил ему ответить. Они лежали в обнимку, тихо перешептываясь. Потом глаза ее закрылись, и она заснула.

– Мисс! Мисс, пора!

Сначала Клер подумала, что это ей снится. Ей снилось что-то очень хорошее, но что именно, она не могла вспомнить. Наконец она открыла глаза и увидела Джеймса, наклонившегося над ней. Причем он явно собирался дернуть ее за руку.

Клер с облегчением отметила, что на ней была ночная рубашка. А может, ей все приснилось? Но нет, множество приятных уколов и болей в чрезвычайно интимных местах напоминало о том, что делали они с Хью.

Но где же он? Приподнявшись, она поняла, что лежит в кровати одна. А рядом стоял Джеймс. Значит, Хью уехал, а перед этим, очевидно, надел на нее рубашку, чтобы не опозорить перед слугой.

– Мисс, вы должны встать и одеться, – заявил Джеймс. – Мастер Хью уехал час назад, а скоро и мы должны отплывать.

Клер закрыла глаза, и ей почудилось, что в груди ее разбилось сердце.

Апрель 1813 года

– Должна заметить, пить этот уксус было не слишком приятно, но результат того стоил. – Прохаживаясь перед высоким зеркалом в своей спальне в Ричмонд-Хаусе на Кавендиш-сквер, леди Элизабет Баннинг с удовлетворением поглядывала на свою гибкую фигуру.

– Бет, ты выглядишь прекрасно, – с полной искренностью сказала Клер.

Рядом с Клер стояла Туиндл – нянька, гувернантка и компаньонка всех трех сестер, бывшая в прошлом гувернанткой и компаньонкой их матери. Высокая и тощая, узколицая, со строгим седым пучком на макушке, она важно кивнула:

– Я же вам говорила, что лорд Байрон использовал его как тоник для похудения, и на вас, мисс Бет, он подействовал очень хорошо. Исчезла пухлость, от которой вы раньше страдали.

Три месяца прошло с тех пор, как Клер проснулась одна в рыбацкой хижине во Франции. За это время боль от сознания, что она, возможно, никогда больше не увидит Хью, превратилась в постоянную тоску, и Клер начинала понимать, что тоска эта навсегда останется с ней. Другой же постоянной мукой была тревога за него. Может, на пути в Париж его схватили солдаты? Может, его кто-то выдал? Разные судьбы подстерегают шпиона, и большинство из них ужасны. Его могли ранить, посадить в тюрьму и даже убить. А она об этом так и не узнает. Но Клер то и дело напоминала себе, что нет толку гадать и тревожиться, все, что она могла сделать, – это постараться выбросить из головы свои страхи.

А для этого есть одно-единственное средство – не позволять себе думать. И Клер предалась неистовой деятельности. Помогло то, что лондонский сезон был в разгаре и у нее, как у сопровождающей при восемнадцатилетней Бет, было множество хлопот. Целые дни они проводили в разъездах по модным магазинам, принимали гостей, сами отправлялись в гости, гуляли в парке или каким-нибудь образом развлекались. И почти каждый вечер что-нибудь происходило – сегодня, например, они с Бет давали бал, и Клер ужасно устала, когда готовилась к нему. Впрочем, ее это вполне устраивало, так как можно было отвлечься от тяжких дум. Правда, Туиндл не далее как сегодня утром хмуро проворчала, мол, Клер выглядит «измученной донельзя», поэтому ей надо отдохнуть и предоставить оставшиеся дела прислуге. Клер отмела такую заботу с улыбкой и ласковым словом. Туиндл, конечно, не понимала, что Клер скрывает от нее тот род боли, который ломает даже сильных мужчин. Няня знала о ее приключениях только то, что на нее напали, похитили, а ей потом удалось убежать. Когда же сестры расспрашивали о тех двух днях, что она провела в плену, Клер говорила, что ее держали в наглухо закрытом крестьянском доме, а когда они негодовали, то уверяла, что с ней обращались хорошо. Джеймс посоветовал держать в тайне все остальное как государственный секрет. Но Клер следовала его указанию по собственным мотивам: если она скажет о Хью, хотя бы упомянет его имя или попробует рассказать остальную часть истории, умалчивая об интимных деталях (вроде того, что лежала голая), сестры мигом почувствуют, что она что-то скрывает, насядут на нее и выудят всю правду.

Если судить трезво, при свете дня, то было очевидно: она совершила адюльтер. Клер этим, разумеется, не гордилась, не стремилась поделиться с кем-то чувством вины, и всю жизнь она будет за это расплачиваться болью. Ложиться с Хью было грешно, она это знала, но все-таки поступила по-своему. Но даже сейчас, когда все ушло в прошлое и когда она каждый день боролась со жгучей болью, она не жалела о том, что произошло. Если бы ей сейчас сказали, что за ту единственную ночь с Хью придется заплатить режущей болью в сердце, – что ж, пускай. Если бы можно было вернуться в прошлое и изменить случившееся, тем самым избавив себя от страданий, – вот на это она бы ни за что не пошла. Она бы не отказалась от ночи с Хью, даже если бы знала, что потом придется страдать всю жизнь. Но ей следовало проявлять осторожность. Хорошо, что она до сих пор помалкивала; надо было проглотить горе и жить дальше. Если же все выйдет наружу, разразится ужасный скандал. Несколько лет назад сестры уже пережили скандал, связанный с Габби и ее вторым мужем Ником, когда Ник назвался их братом, чтобы выследить убийцу, а Габби в него влюбилась, и все, включая Клер и Бет, подумали, что он и в самом деле их доселе не известный брат. Эта драма разыгрывалась во время сезона, на глазах всего высшего света, и она чуть не погубила сестер без надежды на искупление. По счастью, их тетушка Августа, леди Салком, была весьма влиятельной и уважаемой дамой. С ее помощью, а также с богатством Ника скандал в конечном счете замяли, удовлетворив ярых сторонников морали полуправдой, и Баннингов опять стали принимать в лучших домах.

Но если пройдет слух о еще одной сестре, нарушившей «правила», то их репутация, возможно, погибнет безвозвратно. В таком случае Бет потеряет шансы на брак, Дэвид потребует развода, и Клер дрожала при одной мысли о том, что ее имя будут трепать в открытом суде по факту адюльтера. Непременно вспомнят сплетни про роман Габби, страшные истории про их отца, порочного графа, и его четырех жен, три из которых родили по одной дочери, и в «награду» каждая после этого умерла. Заговорят о дурной крови – и хуже того, о дурном тоне.

Этого надо было избежать любой ценой. Плохо уже то, что судачат о ее похищении, и она все еще справляется, как идут поиски преступников. Их не нашли, и ей все больше казалось, что не найдут никогда. С тех пор она по настоянию Ника и Дэвида предприняла единственное путешествие из Морнингтайда в Лондон, под охраной вооруженных всадников. Клер все еще чувствовала себя неуютно, когда выходила на улицу, в магазин, в библиотеку или еще куда-нибудь; на улицах были толпы людей, поэтому она заботилась о том, чтобы никогда не оставаться одной, ведь каковы гарантии, что на нее опять не нападут? Таких гарантий, по ее мнению, вовсе не было. Иногда ей казалось, что за ней идут, что чьи-то невидимые глаза следят за ней, но она относила это к растрепанным нервам или даже утешала себя мыслью: если кто-то действительно следит за ней, то этого человека, видимо, послал Хью.

Клер не желала жить в постоянном страхе разоблачения, но, к счастью, сейчас ее история уже переходила в разряд вчерашних новостей. В начале сезона ей пришлось столько раз повторить подправленную версию событий, что она сама почти поверила в нее.

И только сердечная боль напоминала об остальной части истории.

Она могла бы открыться Габби, старшей сестре, доверенной подруге, но к тому времени, как Клер тусклым утром добралась до Морнингтайда, Габби уже два дня по приказу врача лежала в постели. Стивере, давнишний дворецкий семьи, на ее стук открыл дверь и завопил, увидев, кто перед ним стоит. Сбежались все слуги, а также Бет и муж Габби.