Молодой официант в белом пиджаке застыл, как на посту, рядом с грудой грязных тарелок, а курносая блондинка на раздаче кофе вовсю распевала. Порой это пение почему-то переходило в тихое повизгивание.

В центре зала было довольно многолюдно, пустовали только столики у входа. Мы взяли кофе и с чашками в руках направились к ближайшему из столиков - второму от окна.

- Садись там, в уголке, чтобы лучше видеть, - буркнул Купаринен.

- Садись туда сам.

- Но ведь я должен показывать тебе Америку.

- По-твоему, та стена и есть Америка?! Кстати, когда мне предложили эту поездку, я сразу догадался, что меня ждет: забросят в какую-нибудь дыру, и я проторчу там все шесть недель, зато изучу ее вдоль и поперек, как свои родные места в Финляндии.

- Почему же не сказал об этом Марголиусу, когда мы у него были?

- Не решился.

- Ну и зря. Выразил же, например, какой-то ваш Матти желание встретиться с Генри Миллером и с Керенским, а еще посетить могилу Кеннеди.

- Но он же книгу пишет.

- А ты разве не пишешь?

- Не знаю, удастся ли. Теперь ведь не читают путевые заметки.

- А что читают?

- Да чушь всякую, американские бульварные романы.

- Неужели есть такие? Вот жаль, мне что-то не попадались.

- Ни за что бы раньше не поверил, что путешествие может быть столь утомительно. Прямо как работа. Я уже совсем выдохся. Смотри-ка, а она все поет. Веселая девочка.

- Хочешь узнать, почему она поет?

- Так она тебе и сказала.

- Ну все же, хочешь услышать?

- Только, пожалуйста, не вгоняй меня в краску, не говори, что это мне интересно.

- Хей, Джейн, когда у тебя обеденный перерыв? - заорал Купаринен без всякого стеснения.

- Перерыв? Уже был, - отозвалась девчонка. - А что?

- А когда он закончился?

- Десять минут назад.

- Вот тебе и ответ, - торжествующе сказал Купаринен.

- Какой же это ответ?

- Разве ты не знаешь, что современный вариант любви - это любовь в обеденный перерыв?!

- Откуда мне знать? Я уже целых десять лет без обеденного перерыва.

- Слушай, как это делается. Портье вручает один из ключиков, висящих на гвозде, клиенту. Стоит это семь или десять долларов, в зависимости от кошелька клиента. Номер занят, постель в нем с утра не застелена...

- Хозяин номера где-то гуляет, так, что ли? А если он вернется?

- Портье позвонит и прикажет немедленно исчезнуть.

- У-ух!

- Обычно выбирается номер в конце длинного коридора. И кроме того, портье всегда может задержать его владельца.

- Как же это, интересно?

- Скажет, что для него есть письмо, и примется долго искать.

- А-ха! А как же те двое? Он что, предоставит им другую комнату или вернет деньги?

- Разумеется, вывернется. Кому охота, чтобы ему морду разукрасили!

- А если он слабак?

- Кто? Портье или клиент?!

Мы пошли за закуской, выбрали крохотные бутербродики и заодно пробили в кассе пиво. За спиртное нужно было платить дополнительно.

- На каком языке вы разговариваете? - спросила кассирша.

- Он финн, из Финляндии, - сказал Купаринен, сочувственно поглядывая на меня.

- А где это находится, в Европе?

- Йес.

- Я прожила четыре года в Западной Германии, мой муж служил там в авиации, - похвасталась кассирша.

- А я воевал в Корее, - не остался в долгу Купаринен.

- В авиации?

- Нет, к сожалению.

Пока мы ели, я рассматривал посетителей. В глубине зала сидели элегантные женщины - пожилые и среднего возраста. У некоторых на спинке стула висели меховые накидки или жакеты. Такие дамы часто встречаются летом на улицах Сан-Франциско. Это был высший пилотаж, как говорят летчики.

Дождь кончился, и выглянуло солнце, но оно светило не ярко, ослепительный лик его был еще подернут вуалью. Шел одиннадцатый час утра.

- Здесь такие очаровательные женщины. И совсем почти нет мужчин. Почему?

- Потому что мужчины менее очаровательны.

- А что это за женщины?

- Вдовы и разведенные.

- По этой причине ты привел меня именно сюда?

- Разве тебе не нравятся жующие женщины? - вопросом на вопрос ответил Купаринен.

- Это уже из области социологии, - отрезал я.

Светловолосая толстуха отправилась за добавочной порцией. Она с трудом передвигалась, словно стреноженная.

Худенькая старушка со сморщенной шеей направилась к выходу, опираясь кончиками пальцев на стоявшие рядом с ней стулья.

- Спасибо, что зашли, - по-голливудски улыбнулась ей кассирша, приходите опять.

- На следующей неделе Джек приезжает, - просияла старушка.

- О, это большая радость!

- Да, он у меня учится в Пенсильванском университете.

- Кто, ваш сын?

- Разумеется.

- А-ах!

Светловолосая толстуха пыталась утрамбовать на тарелке побольше курицы и риса.

- Они так нажираются, что потом в дверь не могут пролезть, - хмыкнул Купаринен. - Смех, да и только.

- У них, наверное, денег мало, вот они и норовят запастись на весь день, - подхватил я.

В это время толстуха уронила тарелку на пушистый коричневый ковер. Тарелка перевернулась вверх дном и похоронила под собой курицу. Подскочил официант.

- Ничего страшного, - вежливо успокоил он ее.

Вытащил из ящика чистую столовую ложку (я бы наверняка взял грязную. Вот она, разница между профессионалом и любителем!), перевернул тарелку, быстро покидал пищу обратно, выскоблил ковер ложкой, а остатки ловко втер в него ботинком. Затем он осторожно поставил тарелку на многоэтажную тележку с грязной посудой, вытянул откуда-то чистую, положил на нее в точности такую же порцию, какая была, ни больше и ни меньше (он явно не был садистом), и понес тарелку на толстухин столик.

- Не волнуйтесь, платить не придется, тарелку переменили не вы, а я, на ходу бросил он.

Женщина пошла было за ним, но тут же отстала. На обратном пути официанту пришлось посторониться, чтобы не столкнуться с ней. Он развернулся боком, как если бы книгу вдруг поставили ребром, а потом повернулся спиной, на которой так и сияло: "Образцовый официант".

Мы пошли за горячим. Купаринен выбрал остывшее жаркое и картофель по-французски, а я - курицу с рисом.

- К сожалению, люди не приспособлены есть впрок.

- Может, женщины умеют? - предположил Купаринен. - У них всегда ведь есть лишний жирок.