Песнопения во славу богов огласили площадь. Аскольд с удивлением смотрел на открывающих рты людей. Откуда они знают слова? Он тоже с детства прожил возле карьера, но никогда не мог запомнить и пары фраз. Если на то пошло, его никто как следует и не учил. В душу закралось подозрение, что весь Макази сговорился и морочит ему голову. Он вглядывался в одухотворённые лица поющих людей и вдруг с удивлением обнаружил желтокожего паренька, которого привезли всего пару месяцев назад. Сам Аскольд покупал рабов у приехавших купцов, и его выбор пал на этого некрупного, но с виду выносливого азиата. Тот совсем не знал языка, на котором говорили в Макази, поэтому втолковывать обязанности пришлось пинками. И вот этот скуластый чужестранец поёт священную песню, которую Аскольд не выучил и за двадцать лет.

Наконец Вакати поднялся. Лязгнули пластины стальных лат. Рабы, послушные внутреннему велению, рухнули на колени. Аскольд склонил голову. Его примеру последовали остальные стражники.

Вакати медленно двинулся в сторону торговой площади, которая находилась на северной окраине Макази. Обычно пустая, она оживала только с приездом купцов. Аскольд кинулся за правителем, дав знак ещё двоим стражникам двигаться следом.

Ничем не огороженная, торговая площадь представляла собой утрамбованную множеством ног поляну, за чистотой на которой следили девочки-рабыни. Сейчас на площади было шумно. Беспрестанно фыркали и плевались высоченные двугорбые верблюды с корзинами, привязанными кожаными ремнями, в каждую из которых можно уместить полдюжины рабов. Мычали коренастые буйволы с медными кольцами в носу. От лотков с пряностями исходил дурманящий запах, и Аскольд почувствовал, как рот наполнился слюной.

Вакати важно обходил торговцев, указывал пальцем в железной перчатке на тот или иной товар. Аскольд тут же подзывал одного из стражников, тот складывал товар в корзину. Расплачиваться предстояло позже, когда правитель удалится в шатёр.

Они остановились возле длинной жерди, к которой были привязаны дюжины полторы рабов. Жердь обычно цепляется за телегу, её тянут буйволы. На телеге сидит хозяин, а рабы, двумя рядами с жердью посередине идут следом.

Рабов правитель выбирал долго. Бродил вдоль ряда угрюмых человеческих существ, иногда брезгливым движением поднимал за подбородок, разглядывал лицо. Аскольд терпеливо ждал.

– Эта! – донёсся из-под шлема приглушённый голос.

Аскольд подошёл, чтобы принять товар… и замер. Девушка лишь на миг взглянула на него и снова опустила голову. Светлокожая, как сам Аскольд, золотой водопад волос достигает пояса. Белое платье в красных узорах, так не похожее на одеяние местных женщин. Судя по всему, она не так давно лишилась свободы – кожа покраснела и даже начала облазить, но загар ещё не въелся, лишь немного притенив лоб и щёки.

Купец развязал замысловатый узел, от которого на запястьях рабыни остались глубокие розоватые борозды. При этом торговец одобрительно качал головой, а затем изобразил жест, который Аскольд истолковал как то, что цену за рабыню придётся заплатить весьма значительную.

Вакати выбрал ещё одну девушку, негритянку с большими грудями, прикрытыми только бусами из морских ракушек. По ней Аскольд мазнул невидящим взглядом, на мгновение задержавшись лишь на торчащих сосках. Что-то глубокое и мощное, как все боги подземелья, прорывалось настолько зримо, что у Аскольда перехватило дыхание. И причиной такого состояния явилась золотоволосая девушка, которую очень скоро он отведёт в шатёр правителя. Зубы скрипнули сами собой, мышцы свело судорогой. Он видел, как обе рабыни в испуге отшатнулись. Появилось непреодолимое желание выхватить ятаган и развалить тушу правителя надвое. Остановил его только здравый смысл, протиснувшийся сквозь пелену безумия. Вакати защищён стальными пластинами, к тому же вооружён (на поясе правителя висел меч в украшенных драгоценными камнями ножнах), тогда как вся экипировка главного стража – железный обруч на лбу, да разъеденная потом рубаха. Аскольд набрал полные лёгкие воздуха, медленно выдохнул. У него будет время расправиться с Вакати. Но сейчас нужно собрать волю в кулак, перетерпеть.

Когда-то Аскольд спросил Хаима, почему среди рабов так мало людей со светлой кожей.

Старик отложил сито, на котором поблёскивали две-три крупинки «глаза орла», заговорил:

– Бледные люди, такие как ты, живут далеко на севере. Там, где мало солнца и много деревьев. Степняки редко решаются на столь опасные набеги – их лошади боятся леса, полного хищников. К тому же северяне воинственны. Тебе повезло, что тебя не убили. Твоя кожа боится солнца, поэтому из белых рабы получаются неважные.

– Почему же меня оставили в живых? – потрясённый спросил Аскольд.

Старый Хаим пожал плечами:

– Одному богу ведомо. Ты крепкий малый, может, всё дело в этом.

С тех пор в Макази появилось не больше десятка людей с кожей такого же цвета, как у Аскольда. В основном это были подавленные люди, не сумевшие до конца поверить в реальность своего нового положения. Кого-то из них убили стражники, когда те попытались убежать, хотя труды стражников были напрасными – через день-два с беглецами расправилась бы пустыня. Кто-то умер у Жертвенного столба, отказавшись жить в неволе. Несколько белых женщин всё же приспособились и даже завели семьи, но дети у них рождались неизменно смуглые, ничем не выдававшие наполовину северное происхождение.

Когда Вакати удалился с новыми наложницами в шатёр, Аскольд вернулся к торговцам, швырнул горсть камней и велел убираться. Купцы переглядывались, хмурились. Но блеск драгоценных кристаллов, которые они тут же кинулись делить, затмил все остальные мысли, и вскоре торговая площадь опустела.

4

А потом он увидел её снова. Аскольд привычно обходил высокую изгородь из верблюжьих шкур, окружавшую шатёр правителя. Солнце завалилось за выпуклый горизонт, и хотя прохлада ещё не наступила, Аскольд радовался отсутствию обжигающих лучей, с которыми его кожа так и не смирилась.

Он как раз поравнялся с калиткой, когда его окрикнули. Он так привык, что его нездешнее имя коверкают на все лады, что сейчас, услышав почти правильное произношение, не сразу понял, в чём дело.

– Аскольд, – повторила девушка, выглянув из приотворённой калитки.

Он остановился. Повернулся. Это была она. Новая наложница Вакати, с такой же светлой, как у Аскольда, кожей и почти такими же светлыми волосами. Она выглядела уставшей и несчастной, но глаза, красные от бесконечных слёз, светились радостью и… надеждой.

– Я слушаю, – сказал Аскольд, от неожиданности перейдя на официальный тон. Обычно с наложницами он общался по-свойски.

Но оказалось, девушка совсем не знает его языка. Похоже, произнести его имя у неё вышло случайно. Она что-то по-птичьи щебетала, но потом и сама поняла бессмысленность затеи. Взгляд её потух.

– Тебя послал Вакати? – мягко спросил Аскольд. Он видел, девушка пожалела о том, что первая заговорила и теперь собирается убежать.

– Вакати? Нет! – она завертела головой так яростно, что давно не мытые волосы затряслись, как лапки пронзённого копьём паука.

– Значит, ты пришла сама? – Аскольд попробовал слово «сама» на вкус и удивился, увидев множество скрытых смыслов в таком коротком звуке.

Она не поняла. Попыталась что-то объяснить, дотронулась до своей щеки, протянула обкусанный ноготь к его щетине. Аскольд вдруг понял, что уже несколько дней не брился, хотя раньше каждое утро скрёб лицо правленным о кожаный ремень ножом. И без того в этих краях чувствуешь себя варёным сурикатом, борода же только усугубляет положение дел.

Наконец она сдалась. Он видел сверкнувшие в её глазах капельки, но не успел ничего предпринять. Не спросил даже имени, которое узнал месяцем позже, когда судьба вновь свела их в закатном зареве уходящего дня.

– Ты, – выкрикнул главный страж. Нгоа ещё ходил в рядовых стражниках (Аскольду тогда едва перевалило за семнадцать), а этот, Савахи, морщинистый дядька со шрамом во всё лицо, вселял ужас не только в рабов, но даже в сослуживцев.