Мама ответила сразу же и заволновалась:

– Тебе стало хуже? Почему ты мне звонишь с такого холода? Как ты себя чувствуешь?

Черникина не знала, что сказать в ответ, поэтому пробурчала:

– Я нормально себя чувствую, как и раньше. Просто так звоню. Ну, пока.

Потом она повесила трубку, которая от холода не слушалась, на рычаг, и вытолкнула себя из промороженной телефонной будки.

На улице свистел ветер, который сейчас был в лицо. Она низко нагнула голову, прикрыла варежкой нос и рот и, почти не видя дороги сквозь метель, пошагала к дому.

Вернувшись, Черникина опять посидела на диване, размышляя о том, что ей сейчас хочется заняться всем и ничем одновременно. Потом она залезла на стул и проверила верхнюю полку серванта – там, в глубине, мама обычно хранила коробки с конфетами «Ассорти». Черникина ничего не нашла, вздохнула и потащила стул на место.

«К Светке Васильевой пойду!» – радостно подумала Черникина, вспомнив, что та обещала ей дать почитать книжку «Анжелика и король». Домой её брать было нельзя, родители Васильевой не позволяли, а читать в комнате у Светки разрешалось.

Но в ту же секунду она вспомнила, что Васильева, как и все, сейчас в школе и дома будет только в два часа дня. Черникина тоскливо посмотрела на часы. Было без пятнадцати десять.

Проклиная себя и маму, которая ей поверила, Черникина слонялась по пустой квартире, не в силах себя ничем занять, и бесконечно думала про то, что больше никогда, никогда, никогда она не будет доверять тёплым сугробам сна, из которых невозможно выбраться по утрам.

Без четверти два она надела на себя гамаши, носки, кофту, сапоги, шапку, пальто, шарф, варежки и, толкнув подъездную дверь, оказалась один на один с ухающим и свистящим ветром, который сильно толкал в грудь и выстуживал глаза.

Ходьбы до дома Светки Васильевой было минут двадцать.

«А если от школы идти, то и пяти минут не будет», – с горечью подумала Черникина и начала осторожно ступать по льду, который заметало сероватым колючим снегом.

Танька женилась. И хоть мама поправила Черникину два раза, сказав, что Таня выходит замуж, Черникина доверяла больше бабкам, сидение на скамейке с которыми было её самым любимым занятием. После мультфильмов, конечно.

Ещё бабки называли Таньку золовкой, а мама – никогда. Ещё они, понизив голос, сказали, что Таньке свезло, раз её берут порченую, потому как после школы её снасильничали два одноклассника. Когда речь доходила до слов, которых Черникина не понимала, она их внимательно запоминала и всегда ждала подходящего случая, чтобы узнать у мамы. Так и сегодня случилось. Мама рассердилась, назвала бабок старыми сплетницами и, уже не дожидаясь вопроса, сразу ответила Черникиной, что сплетница – это женщина, которая рассказывает гадкую неправду про других.

…Субботы Черникина ждала как Нового года. Ей сделали два пушистых хвоста, расплетя обычные косички, и завязали красными бантами с золотой каёмкой по краям. Белое немецкое платье с плиссированной юбкой и вправду превратило день свадьбы Таньки в Новый год.

Дом был переделан полностью – он весь состоял из соседских столов и соседских же стульев. Черникина долго смотрела, как можно из деревянной доски и двух стульев сделать скамейку и, застелив тряпкой, превратить всё это в диван без спинки. Пахло разнообразно, но нос Черникиной больше всего волновался, когда она различала запах сдобных булочек. Ещё она уже три раза пробиралась в холодильник и любовалась на огромный белый торт с розами из крема. Ей очень хотелось хотя бы одну из них, но было нельзя. За это влетело бы очень сильно.

В весёлой и нервной кутерьме её отыскала Таня. Ах, Таня! Какая же она была сегодня красивая! Плавными кудрями лежали волосы ослепительно белого цвета, спускаясь на плечи белого-пребелого платья из кримплена. Оно поблёскивало и было очень красиво коротким. Глаза у Тани были подведены чёрными огромными запятыми, ресницы были настолько длинными, что слипались, поэтому Таня старалась моргать очень аккуратно, через раз. Это делало её полностью похожей на куклу.

– Черникина, – сказала Таня, – помоги. Только ты можешь мне помочь.

Черникина пообещала сделать всё что угодно.

– Черникина, слушай внимательно, а то ты мне всю свадьбу испортишь. Спрячешься в спальне. Когда начнут пить, заберёшься под стол. И сиди там столько, сколько потребуется. А когда услышишь слово «туфля», хватай у меня с ноги босоножку и ползи к выходу, но под столом, а то затопчут.

Черникина спросила:

– А какую босоножку взять – правую или левую?

Таня уже собралась было сказать, что никакой разницы, но вдруг внимательно посмотрела на Черникину и сказала:

– Правую, ты поняла меня? Только правую!

…Начало свадьбы Черникина, конечно, пропустила. Она сидела в полупустой спальне на полу и корчила себе рожи в зеркало. Очень хотелось накраситься. Но помада и пудра были на шкафу, а залезть она туда не могла. Ни одного стула или стола в комнате не было.

Черникина подпрыгнула пружиной, услышав неразборчивое: «Так давайте же… сегодня… счастье… выпьем». Она выскользнула из комнаты. Оказавшись за спинами сидящих, Черникина ещё и пригнулась, чтобы те, кто сидел напротив, её не заметили.

Ещё полсекунды, и она оказалась между огромным количеством ног – в брюках и голых до бёдер. Ноги беспрестанно двигались, два раза её даже больно пихнули чьи-то сандалии. Черникина решила выяснить потом, кто же это был.

Аккуратно подползая к тому месту, где сидели Таня и жених, Черникина сначала старалась задерживать дыхание, а потом стала дышать полным ртом: стало душно, пахло невкусно. А слово «туфля» всё никак не произносилось. Гости что-то говорили, наступала пауза, потом опять говорили, потом опять пауза, но заветного слова не было! У Черникиной стала кружиться голова от темноты и духоты. Она сидела в двух сантиметрах от Таниных ног и думала о том, что чувствуют собаки, когда оказываются под столом. Ей уже очень хотелось есть.

И наконец – слово прозвучало! Черникина содрала с Таниной ноги правую босоножку на платформе и только тут поняла, что тащить её придётся в зубах, поскольку та была слишком велика для одной руки, а для того, чтобы быстро выбраться из этого вдруг начавшегося топочущего и кричащего хоровода, ей придётся ползти.

Взмокшая, измазанная пылью Черникина, державшая босоножку за ремешок в зубах, выскочила чертёнком из-под стола и, глотнув свежего воздуха, рванула на летнюю кухню. Туда же через полминуты, запыхавшись и ковыляя, прибежала Таня, чмокнула её в лоб и, забрав босоножку, смешно повиливая бёдрами, пошла к гостям со словами:

– А вот и всё при невесте!

Черникина тихо сидела, слушая раскаты смеха, громкий говор жениховских дружков, и тяжело дышала. На кухоньке было жарко. Там её и нашла мама, всплеснула руками и начала оттирать, застирывать, расчёсывать и перевязывать банты. Пока они возились с платьем и волосами, свадьба перешла на улицу. Ворота были сняты.

Друзья Черникиной – бабки-сплетницы – заняли лучшие места; прихрамывая, пришёл Коля-баянист, и начались танцы. На втором месте после мультиков среди удовольствий у Черникиной были танцы.

– Цыганочку, а, девочка! – Черникиной протянули чей-то платок. Она сначала как бы закуталась в него, потом раскрылась, подлетела на одном месте, потом уже оказалась на другом, закружилась, а затем упала на колени, как положено, перегнувшись спиной вниз, тряхнула распустившимися волосами и замерла.

Люди хлопали, отбивая ладони, в пыль полетела мелочь. Черникина аккуратно собирала деньги и продолжала танцевать и барыню, и польку, и четыре цыганочки подряд, и танго с вальсом. С деньгами в руках танцевать было очень неудобно, но у неё не было никаких карманов.

Когда Коля-баянист сказал: «Перерыв!» и ему немедленно принесли стакан с водой, Черникина попросила у Зинки Каракозовой носовой платок, спряталась за сарай и пересчитала выручку. Было 3 рубля и 57 копеек! Что делать с этими огромными деньгами, она не знала, а Коля-баянист уже допивал свой стакан воды.