Вот и сейчас Женька стоял и лыбился, посыпая ей голову мелкими рваными бумажками. Черникиной было не до него. Её настолько захватило чтение прозрачных листочков с очень плохо пропечатанными буквами, что она забывала дышать. Ничего подобного до сих пор ей не попадалось даже в читальном зале областной библиотеки.

Когда Черникина вскочила, чтобы врезать этому козлу по уху, её подвели вдруг ослабевшие ноги и холод, который заполнил всё тело, начиная с живота. Женька кривлялся перед нею, держа за спиною тонкую стопку бумаги, и кричал свинячьим голосом: «Всё маме расскажу! Мама сказала не лазить в эту коробку!»

Черникина посмотрела на часы. Времени драться не оставалось…

Она возила щёткой по бордовому паласу и старалась не смотреть на эту скотину, которая сидела на диване и подбрасывала вверх пять двадцатикопеечных монет.

Ещё минуту назад они могли бы превратиться в два прекрасных блокнотика.

А в субботу по телику шёл репортаж с ипподрома. Черникину, услышавшую фразу «обратите внимание на позу наездницы», выбросило из комнаты прямо на кухню.

Первый и последний раз в жизни она перемывала абсолютно чистую посуду.

Маленькой Черникиной было уже много лет, а именно пять, когда она нашла пять рублей. Они лежали и ждали именно её, потому что, во-первых, вокруг никого не было, а во-вторых, в эту часть беспорядочно росших кустов, которая называлась «задомом», их мог занести только ветер.

Черникина почувствовала вдруг спокойствие. Она подняла пять рублей и стала внимательно рассматривать их, как рассматривала красавицу на волнах с крыльями и в короне на обложке книжки Пушкина.

«Пять рублей», – подумала она, аккуратно приладила купюру вовнутрь правого гольфа, чуть ниже резинки, и, поглядывая туда каждые три шага, как она делала всегда, гуляя с Тяпкой, размеренно пошла в сторону дома.

«Нет больше Тяпки», – вспомнила Черникина. Бестолковую болонку (так её всегда называла мама Черникиной) сбила машина. Черникиной не разрешили даже посмотреть, но она всё равно из окна кухни успела увидеть капельки крови на розовом языке Тяпки. Тут Черникина уже собиралась глубоко вздохнуть, как вдруг тёплая и весёлая мысль случилась с нею: «Пять рублей!» Это два колечка по два рубля в универмаге «Айгуль»! Одно колечко с красненьким камушком, другое с синим, оно ей нравилось меньше, но всё равно. И ещё один блокнот и записная книжка с буквами снизу доверху за семьдесят копеек!

…Ирка Черных и Чекменёва вопросительно смотрели на Черникину.

– Вот, – сказала Черникина и достала пять рублей из гольфа. – Завтра в «Айгуль» поеду. Я уже у мамы отпросилась. Хотите со мной?

Потом добавила:

– Я всё равно маме сказала, что с вами поеду, одну меня не отпустят. А про пять рублей я не сказала.

Черникина помолчала, чувствуя, как тёплое и весёлое внутри металось к холодному и скользкому.

Ирка Черных – ей уже было восемь – сказала:

– А поедем.

Пять рублей спрятали на пустыре под обломок камня, которым Черникина исцарапала руки, пока несла его со стройки.

Утром Черникина отвалила камень и не увидела пяти рублей. Черных жила в квартире номер 66 – это на четыре больше, чем квартира 62, в которой жила Черникина. Она стукнула по обитой мягким и чёрным двери рукой, сжатой в кулак, стараясь не попасть в серебряные шляпки дверных гвоздей.

– Здрасти, тётя Галя, а Ира где? – Черникина отступила от двери, задрав голову, когда мать Ирки Черных проявилась в чёрном проёме.

– Здравствуй. А Ирина с Чекменёвой в город уехали. В «Айгуль». С самого утра ещё.

Черникина отступила на шаг назад:

– Тёть Галь, а вы Ире деньги давали?

Мать Ирки Черных удивилась:

– А как же?

– А сколько?

– Три рубля. А почему ты спрашиваешь?! – почти крикнула мать Ирки Черных вслед уносящейся Черникиной…

– Да он взял, – говорила Ирка Черных, размахивая руками, на одной из которых сидело колечко с красным камушком. – Лучше надо было прятать. А ты заторопилась: на пустыре, на пустыре. Он, наверное, заметил нас и прятался во-он там. А потом деньги и забрал.

Маленькая Черникина походкой журавля бесконечно ходила вокруг камня. «Ну как же так? Как я могла не увидеть этого дядю и не перепрятать!» – тоскливо думала она, выбивая круглыми дырчатыми носами босоножек пыль и щебень вдоль окружности камня.

– Ты поможешь мне завтра забрать банки у бабушки? – спросила мама. – Мне одной не справиться.

– Помогу, – сказала Черникина.

Пыльные трёхлитровые банки в количестве тринадцати штук были извлечены с антресолей и составлены в круг в прихожей, когда пришла Галя. Галя была маминой сестрой и тётей Черникиной. Она приехала в отпуск навестить бабушку и подруг юности. Галя пришла радостно-оживлённой и, скороговоркой поздоровавшись со всеми, начала было рассказывать про то, как обстоят дела у Тани Костюхиной, но внезапно осеклась и, глядя на банки, строго спросила:

– Ира, что здесь происходит?

Мама настолько не поняла вопроса, что просто молча вытаращилась на Галю.

В это время в дверном проёме появилась бабушка. Черникина держала в руках четыре авоськи, в которые они с мамой собирались утолкать банки.

– Ира, я спрашиваю, по какому праву ты забираешь у мамы банки? – Галя совершенно не шутила.

– Это мои банки, Галя, ты что? – До мамы Черникиной никак не доходила суть претензий сестры.

– Ира, ты вместе с детьми переехала отсюда год назад, какие-такие твои банки, что ты несёшь?! – Галя повысила голос.

Черникина переводила взгляд с тёти на маму, с мамы на бабушку, которая молчала, скорбно сжав рот. Галя подошла к банкам и начала перетаскивать их на кухню. Банки жалобно звякали.

– Ты в своем уме? – Мама Черникиной преградила путь сестре. – Галя, у меня овощи погибают, у меня закончились все банки!

– Вот и купи себе. Нечего у матери забирать последние.

– Их нет в продаже! – мама так громко крикнула это, что Черникина присела на коридорную тумбочку для обуви, даже не заметив этого.

– Меня это не волнует! – в ответ кричала Галя. – Ты собираешься забрать банки у родной матери! Что она будет использовать для закруток?!

– Да ты рехнулась, Галя! – мама Черникиной аж задохнулась от ярости. – Когда это наша мама закручивала банки?

Бабушка бесстрастно молчала.

Галя начала шипеть:

– Ах, не закручивала? А откуда же здесь эти банки?

– Это мои банки. Я соленья маме привозила всю зиму и весну.

В это время Галя встала на табуретку и попыталась отправить первую банку обратно, на антресоли, издевательски бросая в сторону мамы Черникиной:

– Хороша дочь, сама же привезла, и сама же отбираешь. Совесть твоя где, Ирина?

Мама не выдержала, подскочила к оставшимся в коридоре банкам и, обращаясь к Черникиной, крикнула:

– Складывай!

Черникина торопливо начала распутывать сетчатые клубки авосек.

– Не смей! – От Галиного крика у всех заложило уши. – Эти банки останутся здесь. Я тебе покажу, как заниматься самоуправством в доме моей матери.

– Как ты можешь, Галя? Ты приезжаешь сюда на две недели раз в год. Ты, может быть, хоть раз сделала ремонт в маминой квартире? Или ты думаешь, что он сам по себе делается? – Мама говорила злым, незнакомым голосом.

– Ты здесь жила, – парировала Галя, с ненавистью глядя на маму Черникиной.

Черникина посмотрела на бабушку. Она всё так же молчала, но Черникиной показалось, что глаза её стали весёлыми и неспокойными. Тут она вздохнула и сказала:

– Вот так вот, Галочка. Я тебе говорила, доченька.

Черникина от удивления открыла рот. Услышав это, мама Черникиной дёрнулась, как будто у неё что-то заболело, и внятно, медленно произнесла:

– Чтобы вы подавились этими паршивыми моими банками.

Потом мама взяла Черникину за руку, на прощанье саданув дверью со всей силы, и они стали спускаться по лестнице вниз.