– Это не мои стихи, – перебил его посетитель.

– А чьи же?

– Меня дедушка попросил сходить в редакцию с его стихами. Ему почти девяносто лет, он из дому не выходит.

– Да? – удивился литконсультант, снова пролистал стихи и сказал: – Что мы видим в этих стихах, кроме конкретной, частной жизни вашего дедушки? Автор последовательно описал нам этапы своего боевого пути и трудовой деятельности. Честь и хвала, как говорится, нашим ветеранам, но при чем тут поэзия? Это биография для отдела кадров, а не стихи для журнала.

– Вы опять не так поняли, – сказал юноша, – дедушка послал вам свои переводы из древнекитайской поэзии.

– А известно ли вашему дедушке, – продолжал литконсультант, не сбавляя своего педагогического пафоса, – что нельзя заниматься переводами, не зная языка оригинала, не зная истории его страны, не имея понятия о ее культуре?

– Мой дедушка знает! Он доктор филологических наук. Всю жизнь занимается древнекитайской литературой.

Литконсультант на мгновение задумался, глядя на рукопись, потом решительно сказал:

– Переводы, безусловно, очень интересные. Но предлагать их редколлегии я не могу. В таком виде их просто никто читать не станет. Шрифт на пишущей машинке изношенный, лента старая…

– У нас новая машинка! – возразил парнишка – Две недели всего, как купили.

– А вы посмотрите, какой хвостик у буквы «р». Его почти не видно! Такие нечеткие рукописи у нас никогда не принимались и приниматься не будут. Так и передайте дедушке.

Юноша начал запихивать бумаги обратно в сумку, а литконсультант радостно подытожил, что провел уже 697 боев и во всех 697 одержал победу.

– Папочка, не ходи сегодня на работу! – попросил ребенок.

– А кто же за меня пойдет? – удивился инженер отдела капитального строительства Коптилов.

– Пусть твой портфель. Один – без тебя, – предложил сын.

А надо заметить, что это был старый добротный портфель, бессменно служивший хозяину уже полтора десятка лет.

– Действительно, – засмеялся отец, – пусть-ка он разок сходит без меня.

И представьте себе: портфель привычным путем добрался до работы и расположился на своем обычном месте.

– Коптилов уже здесь? – спросил начальник отдела. – Тогда передайте ему, чтобы поскорей шел в Гипродворец.

В Гипродворце портфель привычно плюхнулся в объятия своего старинного знакомца – кожаного кресла в приемной директора института и задремал.

– Опять тот самый Коптилов пришел, вон портфель его лежит, – доложила директору секретарша.

– Скажите, пусть подождет, – ответил директор. Через два часа секретарша напомнила о Коптилове.

– Я же сказал, пусть ждет!

Прошло еще три часа. Портфель по-прежнему дремал в кресле.

– Этот Коптилов решил меня сегодня измором взять, – возмутился директор. – Дайте-ка мне бумаги, которые он принес в тот раз.

Через две с половиной минуты секретарша вынесла в приемную подписанные документы и, не увидев Коптилова, положила их в его портфель. Вернувшись в отдел, портфель опять расположился на своем стуле. Начальнику не терпелось поскорей узнать результаты коптиловского похода. Он раскрыл портфель, вытащил документы:

– Ну, молодец, Коптилов, хорошо сегодня поработал! – воскликнул начальник, листая долгожданные бумаги.

В это время в буфете продавали говяжьи сосиски. Одна из сотрудниц Коптилова, как всегда, купила и на его долю. «Ладно, завтра он со мной рассчитается, а сейчас мне некогда дожидаться», – решила она и, завернув сосиски в несколько слоев кальки, сунула сверток в портфель Коптилова.

В обычное время портфель был дома.

Чертежница Марина занималась на курсах английского языка. Это знало все конструкторское бюро. Его сотрудники понимали, что учиться на этих курсах несоизмеримо труднее, чем, скажем, на вечернем факультете института. Не было секретом, что Марина каждый вечер, все выходные и каждую свободную минутку на работе только и делает, что зубрит английский.

Мне, ее начальнику, было к ней просто не подступиться. Что я, не человек что ли? Какие могут быть чертежи, если у нее нет времени даже поесть? Неужели у нас мало людей, которые умеют чертить и не учатся на курсах иностранного языка? Хоть я сам, например.

А три месяца назад Марина, наконец, окончила эти самые курсы. По такому случаю бригада подарила ей томик Шекспира в подлиннике, а я – живого хомяка. У меня этих хомяков тогда восемнадцать персон дома проживало. Сначала купил двух, потом они тройню родили, потом еще и еще. Так их восемнадцать и стало.

Как только у Марины появился хомяк, об этом сразу узнали все сотрудники. Очень быстро она сумела убедить их, что ухаживать за хомяком значительно труднее, чем, скажем, растить ребенка. И что она каждый вечер и все выходные только и делает, что возится с хомяком. Даже ночью по несколько раз к нему встает.

В обеденный перерыв бегает на рынок за свежей морковкой для него, а в каждую свободную минутку на работе вяжет для хомяка всякие гнездышки и подстилочки. Так что мне, ее начальнику, даже совестно говорить с ней о несделанных чертежах. Коллектив меня не поймет.

Кстати, вам не нужен хомяк? Могу подарить – у меня их уже двадцать три штуки.

У меня есть приятель Димка, который работает на радиозаводе. Каждый раз, когда я прихожу к нему домой и спотыкаюсь о еще один новый камень, который Димка приволок откуда-то для своей коллекции и положил на самом проходе, потому что больше их уже некуда класть, каждый раз я говорю:

– Шел бы ты, Дима, в геологи.

Димка сразу обижается:

– Ты представляешь себе, что будет, если вдруг все кинутся в геологи? Если каждый захочет…

– Каждый не захочет, – пытаюсь возразить я. – Вот я, например, не хочу. И Витька не хочет.

– Вы – редчайшее исключение, – горестно говорит он. – А в основном, все люди – прирожденные геологи. Ты посмотри, – тут он хватает какой-нибудь свой камень, – ты посмотри, – и он тычет в пятнышко на этом камне…

А недавно я познакомился с одним геологом.

– Ты не представляешь себе, – сказал он, – какое это счастье – вернуться из экспедиции, сдать отчет и на несколько дней забыть об этих проклятых минералах. Засесть у себя в комнате и собирать радиосхемы. Это же чудо!

– Но ведь есть же профессия… – начал было я.

– Знаю, что есть. Ну и что с того? Да сейчас чуть ли не каждый – радиолюбитель. Все что-то паяют, что-то ловят! Ты представляешь себе, что будет, если каждый побежит…

Я хотел ответить ему, что каждый не побежит, хотел познакомить его с Димкой, который на радиозаводе работает. А потом подумал: что будет, если каждый станет вмешиваться в чужую жизнь со своими глупыми советами, что будет, если каждый станет навязывать одних своих знакомых другим, – и ничего не ответил.

Однажды начальник конструкторского бюро Корзинкин застал копировщицу Грибкову за вязанием и, естественно, рассердился, поднял шум. Грибкова сначала молча краснела, а потом тоже в амбицию впала:

– Зарплату, – говорит, – вы мне прибавить не можете. У меня на новые рейтузы ребенку денег нет. Приходится старые перевязывать.

Корзинкин от таких неожиданных слов смутился и, не зная, что ответить, отошел молча. С того дня и другие вязальщицы осмелели, вяжут в рабочее время, кто что хочет.

Через месяц Грибкова притащила в бюро вязальную машину. Начальник не выдержал, возмутился. А она в ответ:

– Неужели вам не ясно, что на машине можно вязать в пять раз быстрее, чем вручную. Лучше я побыстрее расправлюсь с этой кофточкой, а в оставшееся время успею все ваши чертежи скопировать.

Корзинкин хотел возразить, но раздумал и спорить не стал. А вскоре другие сотрудницы принесли такие же машины.

Через два месяца в бюро позвонил какой-то тип и начал упрашивать срочно связать ему свитер. Начальник пять раз бросал трубку, но тип оказался жутко настырным. Под конец разговора Корзинкин устал и позвал к телефону Грибкову, попросив ее принять заказ на вязаное изделие. В благодарность тот тип обещал дать телефон конструкторского бюро всем своим знакомым