– На землю, лицом в землю. Быстро, быстро, быстро.

Короткой трёхсекундной задержки хватило, чтобы отыскать дерево или броситься в грязь. С практической точки зрения в гранатах не было нужды. Излишество, чтобы потешить самолюбие. Двести выстрелов на восемь спящих и одного несчастного, которому пришлось увидеть всё своими глазами. Но в пылу сражения фон Аугсбургу и этого показалось мало. Когда два взрыва сорвали верхушку тента, он снова вошёл внутрь и сделал каждому контрольный выстрел в голову.

– Этим ублюдкам нельзя доверять. Они наложат в штаны и расскажут всё русским. Чего они ждали? Что мы отдадим им свободную Украину? Лишь за то, что помогали убивать жидов? Глупцы, нам нужна Украина ради зерна. Женщины будут работать в полях, а мужчины отведают нашего хлыста. Ганс, вы с Эриком переночуете у меня дома, а утром наведёте здесь порядок. Только немцам, только немцам можно доверять. Как только доберусь до лётного поля, я прикажу обер-лейтенанту Риттеру прислать вам в помощь отряд. Теперь поехали. Мантас, хватит стоять там пускать газы. Мои жена и дочери ждут. Schnell, Schnell. Ребята поедут за нами.

Всю дорогу Мантас молчал. В тенте среди мёртвых украинцев было по меньшей мере три литовца и один эстонец, все верные солдаты СС, добровольно служившие Третьему рейху. Снова и снова он смотрел в зеркало заднего вида. Но не на плетущийся сзади мотоцикл, а в лицо фон Аугсбурга, его оберфюрера, человека, который только что однозначно разделил людей на арийцев и всех остальных.

Они подъехали к воротам особняка, ставшего на время штаб-квартирой командующего. Тот считал приказ возмутительным, но собирался в течение часа уехать вместе с семьёй. Нужно было сжечь кое-какие записи, другие сложить в портфель. Такой поворот шокировал жену. Ей нравился бывший особняк мэра, и она ужасно боялась летать. Однако с приходом русских на литовскую землю других вариантов не оставалось. Детей вытащили из постелей и одели по погоде. Мантас заправил «мерседес» из канистр в гараже и проводил жену и дочерей фон Аугсбурга во внутренний двор. Он сел за руль и стал ждать командира.

Оберфюрер СС не тратил времени даром. Он похвалил курьеров Ганса и Эрика, велел им не проспать и, если потребуется, ещё раз выровнять место погребения и пересадить на потревоженную территорию местные растения. По традиции он обещал Гансу и Эрику повышение, отдал честь и удалился. Дорога до военного аэродрома была унылой. Буря утихла, но продолжал моросить мелкий дождь. Хельга фон Аугсбург не давала мужу покоя из-за предстоящего перелёта, его длительности, жилищных условий в Берлине, школы для детей, одежды, которую она не смогла взять с собой. В конце концов разгневанный фон Аугсбург, вежливый и почтительный немецкий джентльмен, офицер и терпеливый муж, злобно прикурил сигарету и затянулся, зная, как жена ненавидит эту дурную привычку. Он долго-долго держал в лёгких дым и выдохнул, даже не открыв окна. Потом обернулся к жене с таким выражением лица, которого она прежде не видела.

– Моя дорогая фрау, когда сюда нагрянут толпы русских, они изнасилуют тебя и твоих дочерей водочными бутылками, а то, что от вас останется, выбросят волкам. Так что, милая, закрой свой распущенный рот и благодари нашего фюрера Адольфа Гитлера, который предоставил нам пассажирский самолёт.

Мантас, не отрывая глаз от неровной дороги, одобрительно кивнул, подтверждая правоту сказанных слов. Без сомнения, русские вместе со своими монголами просто нелюди, достойные лишь рабства или смерти. Мантас был согласен, однако сейчас, увидев, как командир безжалостно расправился с его соотечественниками, беспокоился вовсе не о русских. Через полчаса машина подъехала к охраняемым воротам. Вооружённые пулемётами часовые СС выполнили все формальности, проверив удостоверения, и проворно отдали честь старшим по званию. Было ясно, что это особый рейс. Обер-лейтенант люфтваффе Риттер вышел из своего тамошнего жилища, чтобы лично встретить оберфюрера Йоахима фон Аугсбурга и его семью. Их жесты и мимика, объятия и поцелуи, в том числе с женщинами, говорили о давнем знакомстве. Мантас вынул из багажника несколько сумок и ждал, желудок его завязался спастическим узлом. Момент истины настал, когда фон Аугсбург отправил семью в ангар и подошел к Мантасу с протянутой рукой.

– Мантас, мой друг! Три года ты мне служил во имя нашего доблестного фюрера. Вот код от моего личного сейфа. В нём кое-какие безделушки. Их евреи оставили без присмотра. Теперь они твои. Новости далеко не радужные. К сожалению, не могу сказать тебе «Sieg Heil», но, расставаясь, отдаю честь твоей верности. Heil Hitler.

Мантас, человек далеко не религиозный, сев за руль «мерседеса», разрыдался и стал молиться. Какой подарок судьбы! Он начал напевать себе под нос, а потом всё громче и громче. Мелодия не шла из головы до тех пор, пока он не открыл настенный сейф оберфюрера Йоахима фон Аугсбурга. Там было пусто. Раздался щелчок. Мантас обернулся и успел увидеть лишь арийскую улыбку Эрика и маузер в его руках. Мелодия в голове оборвалась.

Вдалеке один за другим раздавались выстрелы. Двое отсиживались на сеновале под ветхой крышей опустевшей конюшни, ставшей для них домом. Свиней, кур и коров давно продали или украли. Считать, что нужда – мать всех изобретений, могут лишь кабинетные идеалисты. На деле крайнее моральное разложение сильнее всякой долбанной мотивации. Как долго протянет человек на варёных корешках и грибах, пока его разум не утратит связь с реальностью и не начнёт жить иллюзиями, забыв об элементарной осторожности? Голод сводит с ума раньше, чем галлюцинации притупляют страх смерти. Милла ненавидела Тибора, как иные сестры ненавидят братьев, с той лишь разницей, что связь их была не кровная, а плотская. Но он помогал ей выжить и планировал вытащить отсюда, вернуть обратно в Финляндию. Этот опасный до безрассудства замысел был хоть каким-то шансом. Конечно, можно дождаться русских и даже притвориться партизанами. Но подбросить монетку – и то вернее. Орёл – и вас с распростёртыми объятиями примут в Красную армию. Решка – перережут горло. В любом случае, если провалится план Тибора, обе эти возможности никуда не денутся. А может, и денутся. Если немцы поймают с поличным, убьют на месте.

Укрытые замшелыми, прогнившими от времени брёвнами и многолетним слоем листвы, они видели, как евреев лишали жизни. Это было безобразно, нестерпимо, за гранью понимания. И все же перед глазами двух зрителей разыгрывалась адская пьеса, переписать которую было невозможно. Все участники казались совершенными безумцами. Должен же кто-то очнуться и попытаться остановить эту бойню. Или хотя бы смыть кровь с рук и сказать: «Хватит, я больше не могу».

Милла старалась не смотреть, уткнувшись носом в гниющие листья и потеряв счёт времени. В её голове проклятия перемешались с молитвами. Она нашёптывала эпитафии и ждала, когда солдаты забросают ров и уйдут.

– Что, если они останутся на ночь? Что тогда? Это глупо. Весь твой замысел – полная чушь.

Тибору было не до поучений. Он превратился в грызуна, полностью поглощённого запахом мяса, жареного мяса. Оттенок сладковатый – значит, не сосиски, но точно мясо. Он злобно ткнул Миллу под ребро и прищурился, пытаясь разглядеть, действительно ли все ушли. Будучи далеко не глупцом, Тибор понял всё, что здесь происходило, кроме обстрела тента. Что он мог поделать? Локомотив не остановишь, вставляя ему палки в колёса. У русских был свой локомотив, готовый сокрушить немецкий поезд. Однако он не собирался стоять на рельсах, дожидаясь пока два состава столкнутся. В нынешней ситуации было больше хорошего, чем плохого. Во-первых, прекратился проливной дождь, и осталась только морось. Ещё им не придётся откапывать тела. В десяти метрах вниз по склону и в полном их распоряжении была груда еврейских трупов, прикрытая сосновыми ветками. Кроме того, из тента, полного мёртвых солдат, пахло мясом. Большой «мерседес» уехал, а за ним и мотоцикл. Всё складывалось как нельзя лучше. Фашисты, конечно, вернутся, сомневаться не приходилось. Может, с рассветом. Дурью маяться было некогда. Мысленно он повернулся к Милле. Пришло время действовать.