Но, увы, перенесённые волнения так ослабили меня, что он быстро со мной справился. Я смутно помню удар головой об лёд, а затем на меня навалилась тьма. Лишь впереди было какое-то светлое пятнышко…

Очнулась я в холодном поту в собственной постели. По освещению я поняла, что было уже утро и нужно вставать, но боже, как мне этого не хотелось. Меня знобило, голова ужасно болела и в ней всё ещё вертелись обрывки пережитого кошмара. Я никак не могла сообразить, какой сейчас день и что из пережитого было на самом деле, но тут в комнату заглянула мама и сказала:

— Вставай давай, а то на экзамен опоздаешь. Или тебе не обязательно к 11-ти?

— Сейчас, мама.

Я хотела подняться, но у меня не было сил. Она улыбнулась.

— Вы с отцом два сапога пара. Его я тоже растолкать не могу.

— Конечно, ведь я его дочь.

Я буквально млела от счастья. Живы! Оба! Значит, взрыва не было. Значит, я опять в Советском Союзе. Я тут же представила себе, как увидев моё бесчувственное тело, Галицкий всё же раскаялся в содеянном и пожелал, чтобы всего этого не было. И спичек больше нет, и никто теперь ничего больше не изменит! Как говорили древние римляне, Nunc est bibendum! Теперь время пить! Пить я, конечно, не собиралась, но вот поставить на радостях музыку и немного потанцевать… Я отшвырнула слабость вместе с одеялом, резво вскочила, подбежала к ящику с кассетами и присела на корточки, решая, какую выбрать. И вдруг внутри у меня всё оборвалось. Пробегая взглядом по обложкам кассет, я заметила одну с карандашной надписью «Поминки О. 1 декабря 2002 года». Всё моё радужное настроение мигом испарилось. Отец и мать, конечно, живы, но всё остальное осталось по-прежнему. Остального он исправить не захотел, а может быть, не успел. Я грустно усмехнулась: оставить причину и убрать последствия! Неужели он не понимал, что это невозможно! При этом я почти слышала в ушах его голос: «Что поделать, Мария, эти спички горят так быстро…» Какой же всё-таки наивностью с моей стороны было надеяться, что он откажется от мечты сокрушить коммунизм. Ради самых близких друзей он и то бы не отказался, Фантомас несчастный! Закрыв ящик, я медленно поднялась, упёршись носом в полку с «Авантой+». «Простите!» — сказала я куда-то в пространство, — «Простите все, кого я не смогла спасти…».

Экзамен я, разумеется, провалила. И даже не из-за политики в буквальном смысле, просто я до того обессилела и расклеилась, что не могла сколько-нибудь внятно отвечать на вопросы. Дома меня практически не ругали, потому что тут же стало ясно, что у меня температура 37,5, и какой с меня в таком случае спрос. «Надо было брать справку», — сказала мама. Я обречённо кивнула. Вечеринку в связи с моей болезнью перенесли. Дальше я вяло выслушивала слова утешения, не в силах объяснить, что экзамен мне абсолютно по фигу, я его рано или поздно сдам, да и вообще всё это такие пустяки по сравнению с крушением мира. Так, в конце концов, и произошло.

А затем жизнь потекла своим чередом. Потом были и слёты, и встречи, и вечера с песнями под гитару. И всякий раз при этом я вспоминала о том, чего «не забудешь, не изменишь, не расскажешь никому». И я чувствовала, что буду носить всю оставшуюся жизнь это знание как проклятие. Если поют диссидентские песни, то я опять вспоминаю Галицкого. Вскоре после описанных событий он умер в Америке. Вернув мне родителей, он, наверное, считал, что этого достаточно, чтобы я его простила. Но я не могу. Не имею права. Когда я вспоминаю, о всех поломанных судьбах и загубленных жизнях, внутри меня всё закипает и на язык лезут такие ругательства, которых никто и никогда бы не услышал из уст той правильной комсомолки, которой я была в течение трёх дней, но которые вполне естественны в устах девушки из «демократической» России.

Не знаю, может быть, моя история сродни мемуарам тех генералов, которые проиграли сражение, а теперь доказывают всем, а в первую очередь, конечно, самим себе, что могли бы его выиграть. Не знаю, не знаю, иногда я всё же пытаюсь спорить, и мне отвечают почти теми же словами, что и в тот вечер. Вечер, которого не было… Самое смешное, что с какой-то точки зрения этого и в самом деле не было. У австралийских аборигенов есть такое понятие, как «время сновидений», которое течёт как бы параллельно настоящему, но человек может соприкоснуться с ним во сне или во время обряда. Мне иногда и самой хотелось считать, что всё это был сон, вышедший из моего подсознания миф, притча… И в то же время я боялась, что, если я расскажу эту истории, то метро и в самом деле взорвут. Теперь, когда это всё равно произошло, я понимаю, как наивна была эта мысль. И пусть чаша сия на этот раз нас миновала, а погибли другие люди, я теперь окончательно поняла, что раз моя жизнь, как и жизнь каждого из вас, висит на волоске, то я должна рассказать обо всём, что знаю… что было… или не было… Хотя, судите сами…