В синеве неба, взлетая и раскрываясь горячей краснотой, вспыхнула яркая точка.

– Ложись!

Мы выполнили команду, свалились, переглядываясь и тяжело дыша, вытянув гудящие от усталости ноги. И вдруг, со стороны Никодимовской застучал пулемёт. Долгой, бесконечной очередью, словно вбивая свою цель в землю. За Катю. За Катю. За Катю.

Как-то в сочинском тире, в длинном узком вагончике недалеко от пляжа, я учил тебя стрелять из винтовки. Объяснял, как взять её левой рукой, как правильно поставить локоть, прижать приклад к плечу, говорил о правилах прицеливания, в тоже время не сводя глаз с твоего волнующего изгиба спины покрытой легким загаром.

Склонившись, поцеловал за ушком. Хозяин, пожилой грузин, с седой шевелюрой и такой же жесткой щетиной на щеках, внимательно и грустно наблюдая за нами, улыбнулся и спросил.

– Почему учишь стрелять такую красавицу? Снайпером, наверное, был?

– Нет, отец. А вот уничтожать их – приходилось.

И подумал, что это возможно единственное, о чём не жалел, и жалеть не стану.

А твой загар с запахом солнца и моря, мучал ещё долгих полдня, до вечерних сумерек, пока мы, не нагулявшись после ужина по аллеям Ривьеры, надышавшись цветочного воздуха в парке, вернувшись в свою комнату, где ты грудью обессиленно упала на тахту – я заставил испытать тебя ту степень бесстыдства, когда нет ни времени раздеть, ни прикрыть за собою дверь – лишь целовать, вдыхать впадинку на спине и озноб вздрагивающих плеч.

Сегодня пост на Никодимовской. Нас четверо; радист, Володя Стриженко, пулеметчик, Юра Паньков, два стрелка, Сергей Крупкин и я. К вечеру становится холодно.

Резко, с заходом солнца. В бушлате это не так уж страшно. С гор стекает пронизывающий ветер, отчего все пространство заволакивает вездесущей пылью. Пыль – отличительная особенность Афганистана.

Она существует сама по себе. Её ругают все кому не лень, вертолётчики, водители, бойцы, медсёстры, метеорологи, но не местные жители, столетиями – растущая зелень съедается ими и животными, а сухое собирается для топлива, поэтому здесь кроме камней и пыли – горы со снежными вершинами, бурные реки, глинистые предгорья и тут же, рядом – песчаные пустыни, залитые зноем. Необычайная выносливость пуштунов от природы. Добавьте сюда хладнокровие, зоркость и выдержку. Владение оружием, чему приучают с ранних лет. Участок земли, огороженный дувалом, в углу глинобитная постройка. Это дом. Ни мебели, ни посуды. Бедность – не порок. Это тоже про них, про пуштунов. Обувь, если она есть, оставляют у входа. Женщины в парандже. Не думайте, что это лишь окутанная тканью голова, нет. Черная сетка на уровне глаз. Непроницаема и загадочна. Смотреть на неё, даже такую – запрещено. Могут и пристрелить. Паранджа это не бесправие, а защита целомудрия. При распространенном многожёнстве.

За десятилетие войны, любовь то там, то здесь – пыталась уравновесить возможности. При отсутствии статистики, думаю, что проиграла. Множество историй и легенд, красивых и не очень, ходило среди нас, а правдивость не установить. Через пропасть различия культур и религий перекидывались хрупкие мостики. Любовь не подчиняется военным законам. Факты? Десятки уезжали домой с афганками. Десятки остались здесь, именно из-за любви. Каким образом они знакомились? Где встречались? Когда для него выпала та волнующая минута – увидеть её лицо, глаза? Счастливы ли они сегодня? Неизвестно. Хотелось бы. Очень. Чтобы война, эта холодная дама, почувствовала себя уязвлённой.

Юрка показывает мне склон, в десятый раз рассказывая, как он подбил того «ангела», увидев красную ракету и проследив за её траекторией, развернул пулемёт, выждал, когда бородач, путаясь в колючках, бросится к спасительным скалам с многочисленными тропами, и – наверняка бы ушёл. Но Юрка обожал свой пулемёт, а тот своего хозяина. Вдвоём они и обрубили тот бег. Напрочь.

Мы закуриваем. Сверху, лунным оком, наблюдает война. Что роится в её мыслях?

Самое страшное на войне преступление – сон. Недалеко от кишлака Мирбачикот моджахеды ночью вырезали весь личный состав вот на таком же выносном посту.

Восьмерых ребят из 682 мотострелкового полка. Такой вот счёт, предоставленный для оплаты – войной. При наступающей сонливости подумаешь об этом, сна – как ни бывало.

Сколько мы спали в нашу первую ночь? Не помнишь?

В окна дышал морозный воздух, рисовал на стёклах развесистые ветви диковинных растений. Мерцал звёздной изморозью. Скрипел снегом под ногами одиноких прохожих.

Горячее сплетение пальцев, ладонь к ладони. Засыпая, и возвращаясь к поцелуям, поднимаясь и опадая волной, потеряв чувство времени – что это было?

С чем сравнима та нежность и искры желаний? Когда устало упав на моё плечо, блаженно закрыв глаза, шептала и шептала не останавливаясь, вздрагивая телом.

Обнимая тебя, бродил в горячих дюнах безбрежной пустыни, пылающей золотом.

В неверном ночном свете отыскивал глазами – твои. Чуть слышно касался лица.

– Какие у тебя нежные руки.

И я, переполненный доверху счастьем, впервые услышав такое, не ответил тебе.

Дождавшись, когда уснёшь, ясно понял, что отныне – таинственное, волнующее, женское, зовущее, томит и манит, разрывает мое сердце. Даже от желания поцеловать ноготок твоего мизинчика, что ярким, маленьким янтарем горит во мне, прошитом насквозь любовью и твоим золотистым локоном.

Увидев в руках более опытных бойцов сигаретные пачки, раскрытые со стороны табачной обрезки, фильтром вниз.

– ?!

– Самосохранение. Даже больной гепатитом, которого ты угостишь сигаретой, не заразит тебя. Фильтры – чистые, а остальное не важно. Понял?

Смекалка всегда была нашей лучшей чертой. Сдвоенные магазины для автомата, перемотанные изолентой, появились здесь, в Афгане. Сам мастерил такие, стараясь красиво уложить клейкую ленту. Отстреляв магазин, необходимо было только щелкнуть язычок его замка, крутануть в руке на 180 градусов, и зафиксировать.

Безымянен, сделавший это первым. Известно только, что война подсказала.

Не из любви – точно. Или с любовью к жизни.

Смысловое значение слова «зелёнка», ставшее впоследствии широко известным определением на местности – выстраданное дитя афганской войны. Под древним городом Герат – важный центр караванной торговли на Великом шёлковом пути, известном за 500 лет до н. э. как персидский Арейра – в широкой кустарниковой полосе, растянувшейся вдоль городских окрестностей, длительное время скрывались моджахеды. Совершали рейды, перегруппировки, обстреливали из миномётов и прочих видов вооружения наши войсковые части, пока озлобившись, не был нанесён в ответ ракетный удар, разрушивший при этом значительную часть города. Тысячелетние постройки превратились в пыль.

Время было горячим. Шла караванная война. С переменным успехом и возрастающим ужесточением.

Больше всех досталось бойцам сторожевых застав, прикрывающих все важные дороги и большую часть страны от вылазок моджахедов. Потери личного состава в таких подразделениях были самыми высокими – результат работы снайперов.

Добавьте сюда тяжёлые климатические условия, отрезанность от всего мира, постоянную боевую готовность. А питание? А вода? Спросите вы. Только служившие там, расскажут.

Кому повезло вернуться.

Сидя на морском берегу, слушая гул вечности, вдыхая запах водорослей – я рассказывал тебе о Великом шёлковом пути. Меня с детства пленяла эта тема. Твои влажные ступни, с прилипшими песчинками, покачивались в закатных лучах. Лёжа на животе, подперев голову руками жадно слушала, глядя на рисунок, что я долго и старательно выводил на песке.

– Послушай, как прекрасно перекликаются названия Герат – Арейра! Это же музыка древних цивилизаций.

Мы долго бродили в тот вечер вдоль берега. Накупавшись, с озябшей кожей, грелись на теплых камнях. Садилось солнце. Я взял твою ладонь, и мы одновременно увидели отважного краба, выбравшегося из воды. Подставив спину закату, замер.