– Долго речь репетировал? – Запинаясь, ответил Кирилл.
На мгновение Павел даже растерялся:
– Подонок… – отозвался он и вышел из комнаты.
– Ну? – Встретила его классная руководительница на пороге учительской, даже не поздоровавшись.
– Он болен. – Гневно произнес Павел.
Вернувшись из школы, Павел тотчас же уткнется в подушку и попытается заснуть. Только дома он обнаружит, что ему пришли еще несколько сообщений, но он удалит их, так и не прочитав. В тот день он ничего больше не хотел слышать. Только после каникул Павел узнал, что Кирилл забрал личное дело и ушел из школы. Это известие Павел воспринял с грустью. Он, конечно же, пытался найти этому объяснение, но отчетливо понимал, что все его догадки так и останутся безосновательными. Никаких вестей от Кирилла больше не было. И как бы Павел ни злился, ему очень хотелось узнать, что сталось с этим человеком.
После каникул все постепенно начало возвращаться на круги своя. Жизнь начала входить в привычное русло. Не осталось больше эйфории от новых назначений и дел. Уже тогда его начали посещать первые серьезные размышления, однако, они оставались только грезами, так и не воплощаясь в письменном виде. Это были дни, которые тонули в серости. С одной стороны, Павла преследовало угнетенное состояние запыленности бытия, а с другой – привычности, постоянства и качественной его неизменности.
Все эти размышления затрагивали самые больные струны в его душе. Он сомневался, и чем больше ему приходилось находиться в этой едкой среде одиночества, тем сильнее были его сомнения. Бессонными ночами он мечтал о нормальной жизни, рисовал в своем воображении одни и те же похожие картины будущего, в которое ему хотелось бы попасть, но все эти мечты постепенно выцветали, таяли под непрекращающимися ударами осадных орудий действительности. Больше всего ему хотелось тепла в доме, знаете, такой совершенно неуловимой субстанции, которая занимает все возможное пространство и согревает всякого, кто в этот дом войдет. Эта субстанция родит уверенность в душе и чувство защищенности, обжитости мира. Он мечтал о радостных лицах, о жене и детях, о друзьях и спокойной старости. Но изначально светлые и радостные мечты постепенно приводили его к тяжелым размышлениям о том, что он решительно не знает, как можно обычную квартиру превратить в дом, и как можно вообще чувствовать в мире хоть какую-то устойчивость, и как можно в этом мире вообще любить.
Смешными кажутся мечты подростков с высоты огрубевшей взрослой жизни, но почему-то именно по ним порой так сильно тоскует душа. Они наивны, конечно, но зато вполне искренни и совершенно лишены повседневной мелочности. Эти мечты еще не знают, что в поту и слезах суждено человеку есть свой хлеб.
В это время Павел стал намного меньше читать, ибо книги не радовали его и не могли более заставить забыться, потеряться в волшебном мире литературы. Учеба перестала волновать. Впервые он ощутил, что мир не может быть всецело под его контролем, и это ощущение было настолько явственным, что отозвалось приступом удушья. Павел долго лежал и не шевелился, пытаясь восстановить дыхание. Мысли бились в его голове с такой бешеной скоростью, будто стремились пробить висок и выскочить наружу. И не только внешний мир казался бесконтрольным, но и внутренний. В один момент мысли приносили страх, в другой – разочарование в жизни. Дни после этих переживаний выкрашивались в пепельно-серый безжизненный цвет. Всякое разнообразие исчезало от праздника к празднику. А праздниками Павел считал школьные мероприятия, когда он не был один. В такие дни не хватало времени для раздумий, поэтому они казались как минимум терпимыми. Но таких дней было слишком мало.
К концу десятого класса Павел успел познакомиться практически со всеми активными людьми в старших классах. Его удивляло, почему этих людей он не замечал, пока в школе учился Кирилл, никого из них почему-то не было в его окружении. А те, кто проявлял себя «активистом» в компании Кирилла, напротив, отошли в тень, теперь они не принимали никакого существенного участия в жизни школы. В лето после десятого класса Павел уходил с надеждой. Он хотел верить, что все те люди, к которым он успел за нынешний год прикипеть, не забудут его. К ним он питал почти щенячью преданность, остро переживал и чувствовал, что эти люди самые замечательные из всех, кого он только мог представить. И только потому ему сложно разговаривать с ними, что он до них еще не дорос. А если когда-нибудь и дорастет, для него это будет великим прорывом.
Павел вообще был известным домоседом, однако этим летом не было и дня, когда бы он не стремился выйти на улицу. Всеми возможными способами он искал встречи со своими новыми друзьями, и временами они действительно собирались, правда, их собрания были недолгими, но все же они были. Павел с грустью отметил для себя, что ребята не так много общаются друг с другом, что здесь нет какой-то особенно тесной дружбы. Коллектив был в основном разобщен, и на встречи приходили далеко не все ребята.
Иной раз Павлу хотелось даже составить расписание встреч, все его мысли вращались вокруг этих совместных прогулок. Павел пристрастился к ним, и порой жажда общения становилась настолько сильной, что он начинал разговаривать сам с собой. Чаще всего эти разговоры сводились к одной-двум фразам, которые Павел мог повторять себе по нескольку часов в зависимости от того, чем был занят. Но иногда он хотел завести полноценный разговор. Изо всех сил он пытался разглядеть на пустом соседнем стуле какого-нибудь человека из этой компании. Бывали моменты, когда его воображению удавалось воспроизвести в голове голоса его друзей, тогда возникала едва уловимая иллюзия диалога. Иногда Павел даже ловил себя на том, что говорит слишком громко и эмоционально, так, что его могли услышать, если дома он был не один.
Но не все было так светло, как может показаться. Павла, конечно же, смущал тот факт, что у всех ребят из актива были друзья, а он ни с кем кроме них не общался. Справедливости ради следует отметить, что ему ни с кем больше общаться и не хотелось. Доверчивым человеком он никогда не был, тем более что его школьное прошлое всегда оставалось больной темой. Теперь же одиночество стало практически невыносимым. И стало ясно, что работа в активе, которой он в последний год стал уделять слишком много времени, на самом деле не совсем то, чего он хотел. Но пока у него не было другого способа укрываться от собственных мыслей. А укрываться было от чего, некоторые мысли и вовсе наводили на его душу ужас. Казалось, будто если бы можно было придумать название для этой болезни, как он сам называл такие приступы размышления, оно сразу же стало бы всем известно и до боли знакомо каждому. Эти мысли были, например, о неизбежности дальнейшего бытия. Как это можно было понять? Тем более, что временами приходила такая усталость, что Павел не хотел, чтобы наступал новый день, хотел чтобы сегодня продолжалось несколько дольше, чтобы он мог отдохнуть и приготовиться. Но жизнь не останавливалась, и с каждым щелчком часового механизма, двигавшего секундную стрелку настенных часов, приходило ощущение неизбежности, неумолимости времени.
Прошу простить меня за такое путаное изложение мыслей. Павел не знал тогда многое из того, что я приписал ему сейчас. Тогда он имел дело только со смутными ассоциациями и интуициями, которые постоянно маячили в его мире, но пока не могли обрести четкую словесную форму. И оттого эти интуиции были пугающими, непривычными, и совладать с ними Павел сможет только в университете.
Павла вызвали в школу за две недели до первого сентября и назначили ведущим на праздничную линейку. С того же дня начались репетиции, появились кипы текстов, куча установок, как надо себя вести на сцене, как правильно говорить. Временами Павлу казалось, что с ним обращаются как с первоклашкой. Так, будто он впервые берет в руки микрофон.
Эта линейка была для Павла весьма символичным мероприятием. Он был единственным представителем одиннадцатых классов среди тех, кому поручили вести «первое сентября». Все остальные участники были из десятого. Павел смотрел на них с тихой печалью. Он хотел бы видеть на их месте своих товарищей, которые в это время спокойно посвящали себя последним дням уходящего лета. Из своих друзей он ни с кем не виделся за эти две недели, себя он успокаивал мыслью, что они просто решили не тревожить его, зная, что он теперь занят подготовкой к предстоящему празднику.
