Несчастная «Газель» вспыхнула разом, огромным факелом, стекла троллейбуса с левой стороны взорвались, потеряв управление, он съехал, накренившись, к обочине и ткнулся в опору моста.

Дальше начался ад, от которого Наталью Сергеевну отделяли всего несколько десятков метров. Двери «Газели», и так неудачной конструкции, заклинило намертво, и пассажиры сгорели в секунду – ни одного крика, ни одного стона не успело вырваться из раскаленной железной коробки. Но и из троллейбуса можно было выбраться только по одному, в щель между корпусом и бетонной облицовкой опоры. Когда усилиями десятков обезумевших пассажиров заднее стекло вылетело и рухнуло, крошась, на асфальт, из салона повалило серое удушливое облако дыма, из которого полезли, корчась и падая, обожженные задыхающиеся люди…

Снегирева еще какую-то долю секунды видела крохотный бантик, мечущийся в дыму, затем жарко дохнуло, и багровое с черными извивами пламя охватило троллейбус. Она инстинктивно пригнулась, лобовое стекло «Ситроена» лопнуло, точно радужный мыльный пузырь, автомобили, словно стадо обезумевших животных, беспорядочно сигналя, стукаясь друг о друга, подались назад и в стороны…

Но и к месту катастрофы побежали, наконец, очнувшиеся свидетели. Выскочив из покалеченной машины, Наталья Сергеевна, каждую секунду рискуя попасть под колеса, бросилась к гудящему пламени. Одна мысль стучала в пустой и безумно ясной голове: «Где моя девочка?»

Желтую курточку увидела под самым колесом, среди мертвых тел затоптанных насмерть людей. Ползком, обдирая колени об асфальт, подползла, ухватила за воротник и потащила в сторону. Успела! Шина лопнула и корпус сел на обод, распространяя вокруг себя жар, от которого мгновенно загорелась одежда мертвецов. Когда отбежала со своей драгоценной ношей на обочину, то рухнула на пожухлую осеннюю траву, поскольку ноги вдруг задрожали и отказались повиноваться.

Затем, целую вечность, как ей показалось, рыдала и трясла безжизненное тельце.

– Солнышко мое, ну, пожалуйста, очнись!

На мертвенно бледном лице девочки алела красная ссадина – под черной бровью, удивленно вздернутой вверх.

– Ну, вставай, миленькая, пожалуйста!

Не зная что делать, какие слова сказать, чтобы маленький человечек вновь открыл свои ясные глаза и увидел, что на земле бывают не только огонь и боль, положила ее животиком на колено, делала все инстинктивно, неосознанно, и стала растирать хрупкую спину. Внезапно послышался слабый кашель. Наталья Сергеевна склонилась к головке со спутанными светлыми волосами,

– Что? Что ты сказала, моя хорошая?

– Я к маме хочу, – прошептала еле слышно девочка и заплакала.

– Как вообще это могло произойти? – сидел убитый Шмыга. Несколько недель напряженной и бесплатной работы!

– Придурок у нас есть. Заместитель прокурора Демидов. Откуда-то с Урала по протекции назначили. Видите ли, захотел пообщаться, пока в СИЗО не увезли. Любознательный оказался, мать его. Привели к нему, в половине девятого, постороннего народу в приемной, как обычно – невпроворот. Завели в кабинет, пристегнули к трубе батареи отопления, опера вышли. Тут звонок от прокурора области. Демидов по старой партийной привычке вышел в комнату отдыха. Как же, секретный звонок, высшее начальство! То ли дуга наручников сомкнулась на манжете пуловера, то ли этот хмырь чем-то открыл их. Спокойно вышел, пробрался в толпе через приемную, – кто там разглядел, что его в браслетах привели! – скользнул мимо оперов и был таков. Прокуратура – общественное место, охраны нам не положено, это у вас, капиталистов, банда головорезов в вестибюле дежурит… Может, еще по пивку? Я мигом слетаю.

Иван Петрович довольно отчетливо представил себе, как это произошло. С советских времен прокуратуру и милицию старалась расположить в одном здании, где в подвале обычно располагались камеры изоляторов временного содержания. Именно там по инструкции полагалось проводить допросы арестованных, которых привозили на день из следственных изоляторов. Однако на практике инструкции нарушались сплошь и рядом. Две-три камеры ИВС не справлялись с потоком бандитов, убийц и грабителей, хлынувших в постперестроечное время. С раннего утра следователи прокуратуры, милицейские дознаватели выстраивались в очередь к одной каморке, где разрешалось проводить работу со своим подследственным. Для кино остались кадры, где следователь спокойный и невозмутимый, с тонким психологическим подходом допрашивает убийцу и тот в конце-концов признается под тяжестью искусно и терпеливо выстроенной системы доказательств. Какой тут «психологический» подход, когда железная дверь с непереносимым скрипом и визгом то и дело приоткрывается и доносится робкий просящий голос коллеги: «Толян, ты на время смотри! Мне в психушку двоих везти, а ты засиделся!», а в подвальном коридоре гул и столпотворение! Тут, дай Бог, наскоро бумаги оформить и два-три вопроса задать. Поэтому правдами и неправдами прокурорские следаки выклянчивали «своих» и сами в наручниках вели их в кабинеты, где начинали с ними спокойно и методично работать. Но прокуратура не режимный объект, а присутственное место, куда каждый гражданин может придти со своей обидой. Поэтому ни постов, ни замков, ни межкоридорных решеток. И стоило Ботанику выйти из кабинета, как он из серийного убийцы превратился в обычное штатское лицо.

– Нет, – категорически сказал Шмыга. – Пиво пить не буду. Полдень рабочего дня. Ты знаешь, сколько стоит месячная аренда девяти квадратных метров на Большой Ордынской, где мы сидим?

– Не знаю, и знать не хочу, а то инфаркт заработаю. А ты не знаешь, где сейчас может находится Ботаник?

– Знаю.

Толич на миг оживился, фантастическая надежда блеснула в его утомленных глазах.

– В Москве. В столице нашей Родины. Он же не поедет к старой тетке в Балашово или к сожительнице на Автозавод.

– А ты откуда знаешь, что у него тетка в Балашово?

– Не знаю, сказал навскидку. Он, конечно, больной, но не настолько, чтобы прямо из прокуратуры поехать по родственникам. Сидит сейчас где-то, пьет водку и горько думает, сколько в мире нехороших, грубых и бесчувственных людей.

В своем нынешнем положении Зосимов готов был стерпеть любое хамство от своего старинного приятеля. И терпел.

– Иван, ты помог найти его в первый раз, сделай это во второй. Подумай, сколько этот зверь еще людей сожрет, прежде чем его изловят.

– Умоляю, не надо давить на мою гражданскую совесть. Я ее снял вместе с пионерским галстуком, – грубо ответил Иван Петрович. – Я потерял все лето, слоняясь по пыльной и скучной Москве в поисках этого жулика.

– Так уж все лето! С начала августа…

– Не получил ни цента…

– Ты сам говорил, что участие в розыске этих монстров обогащает методы твоего агентства, что для тебя это своего рода научная работа…

– Угу, обогатил. Завалил весь бизнес.

– Ну, хочешь мы тебя через МВД проведем, как агента? Получишь вознаграждение.

– И сколько? – презрительно спросил Шмыга.

– О, сейчас намного увеличили. Раз в месяц можно получать до двухсот рублей.

– С ума сойти, какие деньги! Целое состояние! Даже не знаю. что с ними буду делать.

– Ну, все-таки деньги, – откашлялся Зосимов. – Вдобавок можем дать корочку общественного помощника прокурора. Где-нибудь пригодится…

– Александр Анатольевич, ты пойми. Даже если ты предложишь мне десять тысяч долларов, все равно ничем не смогу помочь. Поведение непуганого Ботаника было естественным. Он, словно хищный зверь, обходил свою территорию по обычному маршруту и лакомился жертвами. Поэтому не составляло особого труда спрогнозировать место совершения очередного преступления следуя стандартным рекомендациям докторов из Сербского. В соответствии со спецификой моей работы, Ботаник являлся стационарным объектом, его энергетические характеристики неизменными. Как комета, появление которой легко угадать по гигантскому огненному хвосту и постоянной траектории движения. Где он сейчас, а, главное, насколько изменился после потрясения, вызванного задержанием, – кто может сказать?