© Вера Малярша, 2016

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У Раисы красные бусы и чёрные очки. Она тоже малярша. У нас даже трудовой стаж один, правда, разряды разные. Но мы про это не вспоминаем.

Поэты и писатели любят сиреневый и даже лиловый цвет. Раиса любит красный и чёрный. А я люблю вылинявший синий. Как джинсы у девушки на блестящем мотоцикле. Мотоцикл на плакате похож на новенький токарный станок. У моего отца был небольшой токарный станок, с четверть тонны.

А в обед мы с Раисой говорим о супружеской жизни. Так мы называем разговоры про постель. Мужей у нас нет, но есть случайные встречи. Раиса пьёт молоко и отливает немного бездомному котёнку. Котёнок серый от штукатурной пыли, а глаза круглые и тёмно-зелёные, как шляпки ондулиновых гвоздей. Мы до обеда затирали межкомнатную перегородку. Столько пыли, ужас. Я поменяла две косынки.

А Раиса всегда делает малярные папахи из газеты и называет их полковничьими. Она высокая и широкоплечая. Очень удобная напарница, потому что наша работа требует крепости. Я невысокая, но тоже сильная. Хотя мешки с сухой смесью поднимать не буду, не война, мужиков хватает. И пусть выгоняют из бригады. Я работу всегда себе найду. Меня прошлым летом звали коттеджи отделывать. Работа на воздухе, и кормили на убой. Но я не люблю высоту, а там леса до четвертого этажа. Неприятно работать, неуютно, хоть и платят много, и в долларах. Потому что халтура, то есть деньги не из официальной кассы, а прямо в карман, без оформления. Но мне трудовая книжка важнее денег, потому что мне пенсия нужна. А до пенсии мне – как до Китая. Раиса, до того как маляршей стать, в Китай моталась за кожаными куртками. Сутки на самолёте летела.

Раиса говорит, что когда у нее наступает оргазм, то в голове лопаются малиновые шары. Я ей позавидовала, потому что у меня ничего не лопается. У меня секс для женского здоровья. Мне даже не важно, какой мужчина на лицо. Мне же не замуж, меня всё равно никто не берёт. Главное – чтобы мужчина был чистый и вежливый. Хамов я на стройке насмотрелась, ни за что с ними не лягу. Даже для внутреннего здоровья. Мне наши штукатуры постоянно любовь предлагают, особенно женатые. Но штукатуры пьют, и руки у них как циклевочная шкурка, потому что цементная пыль ест кожу. А бабьими кремами они не пользуются. Если такая ладонь залезет мне между ног, то обдерёт, извините, до сукровицы. И к тому же ладони у них холодные, будто гипсовые. Сейчас все шпатлёвки на гипсе, а мокрый гипс руки морозит. А Раиса говорит, что я вру. Что дело не ихних руках, а что мороз у меня свой, внутренний. И ну и всё равно, на фиг оно мне нужно разбираться. Я себе всегда подходящего найду, вон хоть шофёра старого немецкого драндулета, который нас на стройку возит. От него одеколоном приятно пахнет. И не хам.

Раиса откусила половину свердловской булки и говорит с набитым ртом:

– У меня вчера электрик был с соседнего объекта, там будет поликлиника для депутатов. У него, у этого электрика, зарплата – как две моих, поэтому к ним не каждого возьмут. Пьянь не берут, приезжих тоже не берут. И баб не особенно берут. Чтобы только Москва или ближнее Подмосковье. Их муниципалы проверяют часто, а неприятности никому не нужны: ни подрядчикам, ни заказчикам. Короче говоря, электрик из Красногорска. Это близко от Москвы. И кстати, элитно, потому что – на западе, а на западе нет ни мусоросжигающих заводов, ни пластмассовых производств. А те, что были, давно позакрывали.

А котёнок выпил молоко и пошёл спать на рулоны с минеральной ватой. И мы рядом легли, пока обед. И Раиса говорит, что вчера от электрика у неё ночью в голове взрывались малиновые шары. Раиса сама говорит и сама ёжится, как от щекотки. Я закрыла глаза и попыталась представить, как взрываются малиновые шары. Но в глазах было темно. Никаких взрывов. Тогда я стала пялиться на лампочку под потолком. Лампочка была мощная, ватт на пятьсот, чтобы светло было, под финишную штукатурку. Я пялилась-пялилась, а потом зажмурилась. И увидела несколько плавающих синих и зелёных кругов. Но не шары. И к тому же круги быстро растаяли. И снова стало темно. А Раиса говорит, что, кроме шаров, ещё в голове был металлический звон, словно от бубенчиков под дугой. И так в голове три раза поочередно дзззынь-дззынь-дззынь. И малиновые шары, шары, шары. Раиса сказала, что она даже вспотела, и ей было неловко перед электриком за свой пот. Это и есть оргазм.

Потом мы работали, затворяли известковый раствор, а вечером на дорожку покурили. Раиса взяла бездомного котёнка, надела красные бусы с черными очками и пошла в своё общежитие. А когда переходила железную дорогу, то попала под вагон с углем. Вагон катился с сортировочной горки, без паровоза. Катился тихо и к тому же без огней. А сцепщик прозевал Раису, а сама Раиса была в черных очках. И её перерезало пополам. И красные бусы перерезало, и они рассыпались, я потом их видела, в щебёнке, на насыпи. А котёнку было совсем ничего, Раиса его в сторону швырнула. Он теперь у меня.

А через полгода после этого у меня возник роман с неженатым инженером-проектировщиком, вежливым и чистым до прозрачности. Он мне понравился даже по-женски этой своей робостью. Как мальчик неуверенный. И когда мы с ним выпили сухого вина и легли вместе, у меня в голове вдруг начали взрываться малиновые шары. Я даже услышала металлический перезвон – дзззынь. И разом вспотела, а потом заплакала, потому что вспомнила Раису. А этот мальчик погладил меня по плечу и тихо спросил, почему я плачу. А я от всего плакала. И Раису было жалко, и себя, и инженера этого. Дура я.

Я всегда была уверена, что главное для женщины – фантазия. Женщина без фантазии – это железный робот.

Во мне всегда плескалось море фантазии. И мне всегда хотелось ощутить себя в разных образах, я – актриса. Этим, конечно, никого не удивишь, все женщины – актрисы, даже железные роботы могут пустить слезу из машинного масла или сочинить стихи «любовь – вновь».

В первую очередь, я, безусловно, малярша, буду честной перед миром, но во вторую очередь, я точно актриса. И могу сколько угодно играть роль, которая нравится тому или иному мужчине.

Две недели назад я познакомилась с архитектором. Мы отделывали банковский особняк, заказчик был богатый, с причудами. Крышу они захотели медную. Чтобы в лучах солнца горела. Стеклянные стены, зимние сады, фонтаны. И мне всё время было интересно, кто же всю эту причуду архитектурную придумал, что за человек? Наверное, это очень интересная творческая личность, которая столько знает и столько может. Ну, действительно, не банк построил, а дворец из сказки, висячие сады Семирамиды.

Иду я однажды со склада, получала новые сетки для терки, и вдруг слышу за спиной незнакомый голос:

– Девушка, как вы считаете, вот если над правой дверью заложить розовый десюдепорт, это не утяжелит общую симметрию?

– Чего? – говорю.

– Вот и я думаю, что ни к чему, – обрадовался этот человек за спиной. И руку мне протягивает: – Константин Завьялов-Корбюзье, архитектор в пятом поколении.

А мужчина, кстати, очень интересный внешне, немного старомодный, бородка острая, волосы уложены, черные с проседью, глаза внимательные такие. И очки, похожие на пенсне.

– Вера, – отвечаю. – Это вы дворец такой придумали?

– Дворец типовой, но финтифлюшки оригинальные, авторские, – говорит Константин. – Я специалист по финтифлюшкам.

– А разве такие специалисты есть? – не верю я.

– А как же, – Константин присвистывает, – я беру строительную коробку и начинаю на неё навешивать малые архитектурные формы. И, между прочим, эти малые формы стоят очень больших денег. Это я, Вера, вам по секрету. Вы слышали что-нибудь о барокко?